Alouette, little Alouette… - Юрий Никитин

– Сомнут, – ответил Максим. – Пока лучше так. Всегда победа будет за нами. Но чуть позже.

Френсис сказал уже громче:

– Максим, мне всегда хотелось работать в твоей команде. И… не зря.

Аллуэтта, уже не страшась мышей, они не какие-то там мыши, а милые такие беленькие мышки, принимала их из рук Френсиса и запускала в клетку. Уже все заметили, что после уколов они долго пищат, а если побывают в руках Аллуэтты, почти мигом успокаиваются, и потому всякий раз просили перемещать мышек ее.

Когда все оказались в двух клетках, она унесла их в дальний угол и там ласково разговаривала с ними, даже чуточку почесывала им горбатенькие спинки и не сразу заметила, как в лабораторию по-хозяйски вошла молодая красивая женщина, лицо стильное, как и фигура, гордый и уверенный вид,

Ее заметили все, Френсис начал подниматься из кресла, Анечка вскрикнула:

– Максим Максимыч!

Аллуэтта видела, как Максим повернулся, лицо озабоченное, взгляд отстраненный, но, едва увидел женщину, взгляд преобразился, лицо засияло радостью.

Он вскочил и быстро пошел к ней, распахивая руки. Она завизжала и бросилась к нему, обняла и жарко расцеловала.

– Господи, – воскликнул он, – Карелла! Это же сколько я тебя не видел?

– Три года, – ответила она, смеясь. – Но теперь я вернулась. И больше тебя не оставлю, вот увидишь!

– Клянешься? – спросил он.

– Клянусь, – ответила она. – Ты живешь все еще на той квартире в угловом доме?

– Да, – ответил он.

– Так и знала, – сказала она победно. – Я велела мои вещи занести прямо туда!

– Ты всегда была сообразительной, – сказал он. – Теперь я и сам тебя не отпущу. Тот испанец слишком уж вскружил тебе голову.

Она отмахнулась.

– Забудь. Я его точно забыла. Но очень долго не понимала, что человек он вообще недалекий, а мне нужен только такой, как ты. Ты всегда был идеалом.

– Но умчалась с ним, – сказал он с укором.

– Дура была, – ответила красавица. – Но теперь я поняла, что была не права.

Аллуэтта, стараясь, чтобы ее никто не видел, прошли вдоль стены, опустив голову, сама тихая, как лабораторная мышь. Дверь приотворилась бесшумно, словно все поняла и глубоко сочувствует, она переступила порог и сразу шагнула в сторону, чтобы не увидели, если кто в этот момент обернется на стук двери.

Выждав пару секунд, она сняла с головы косынку комсомолки и пошла к лифту.

Косынку бросила в урну, куда скидывают по дороге с работы одноразовую обувь.

Максим ощутил неладное еще раньше, чем за Аллуэттой захлопнулась дверь, оглянулся, ничего в лаборатории вроде бы не изменилось, но странная тревога стиснула грудь, словно приближается огромная и неотвратимая неприятность, даже беда, а он даже не понял, с какой стороны и почему.

Через полчаса, обойдя всю лабораторию, он поинтересовался у Френсиса как можно более нейтральным голосом:

– Кстати, что-то дочери магната не видно…

– Аллуэтты? – переспросил Френсис, он не отрывался от окуляров допотопного микроскопа, голос его звучал рассеянно и так отстраненно, словно шел из далекой галактики, населенной удивительными клеточными существами. – Должна была сегодня получать новую партию мышек… Раз уж заведует приемом новых препаратов..

– Уже заведует? – пробормотал Максим. – А я и не знал…

Но ощутил, что приятно, когда вот так она завоевывает не только сочувствие, любовь, но уже и авторитет.

– Поищи, – сказал Френсис еще безразличнее, – ее… там…

Он даже сделал некий жест, но указал на внешнюю стену. Максим кивнул и вернулся к своему столу, однако беспокойство не исчезло, только усилилось.

Карелла пощебетала уже со всеми, только Анечка приняла ее холодновато: не желает забыть, как внезапно умчалась с тем жгучим красавцем, оставив Максима одного, но Карелла продолжала улыбаться и старалась растопить лед, а потом ухватила сумку и, переспросив Максима его адрес, умчалась из лаборатории.

На экране появилось лицо Фирестоуна, на этот раз магнат смотрел не просто внимательно, а очень внимательно, а голос прозвучал с некой осторожностью:

– Максим, как идет работа?

– Быстрее, – ответил Максим, – чем даже рассчитывали. Через неделю будет результат. И можно будет, как бы сказать, кое-что подмонтировать.

Фирестоун отмахнулся.

– Да нет, это я вообще. Риторический вопрос, как о погоде… Как там наша Аллуэтта?

Голос его показался Максиму напряженным. В другое время не ощутил бы разницы, но сейчас все чувства обострились, и сам невольно насторожился.

– Аллуэтта? – переспросил он. – Даже не знаю… А что случилось?

Фирестоун вздохнул, на лицо набежала тень.

– Не знаю. Она оборвала всякую связь. Я даже не знаю, где она и что с нею. Не так просто уйти от наблюдения, но она, видимо, давно приняла меры, чтобы в случае необходимости разом все отсечь.

Максим нахмурился.

– Даже датчики состояния здоровья мертвы?

– Представьте себе, – ответил Фирестоун. – А чтобы их отключить, особенно те, что вмурованы в наши кости… гм… это непросто.

Максим вскочил, сердце начало бешено нагнетать в голову кровь, в висках застучало.

– Я примусь за поиски, – сказал он быстро. – Прямо сейчас же.

– Попытайтесь, – сказал Фирестоун невесело. – Но если не захотела, чтобы нашли, то никто не найдет.

– Но…

– Она такая с детства, – добавил Фирестоун.

Максим ухватил со спинки стула куртку, Фирестоун смотрел вслед с экрана.

– Максим, – сказал он вдогонку.

Максим обернулся с порога.

– Да?

– Сожалею, – произнес Фирестоун. – Очень.

Максим не вышел, а выбежал из лаборатории, на ступеньках сосредоточился и вызвал мысленно такси, а когда через минуту легкий спортивный кар примчался и хвастливо замер у подъезда, играя солнечными зайчиками на хромированных обводах, запоздало сообразил, что не знает, куда мчаться.

С Аллуэттой что-то серьезное, даже отец понимает, не стал спрашивать, как продвигается работа по замене его поврежденных генов, а только о своей своенравной дочери…

Пальцы уже скользили по цветной панели навигатора, однако тот молчит, ни малейшего отклика, Аллуэтта словно выпала из этого мира, что просто невероятно при нынешнем мониторинге всех и всего на свете.

Он в бешенстве стукнул себя кулаком по лбу, давай думай! Ищи, ты же не из тех, кто с бутылкой пива просиживает перед телевизором и пространно рассуждает о необходимости запрета на бессмертие, а то всем места не хватит…