Вурди - Владимир Колосов

— Э… — сквозь стиснутые зубы отвечала женщина, — тебя и самого качает, смотреть тошно, тьфу!

— Одела бы, что ли, муженька-то… — Он спустился на пару ступенек. — Гляди, осторожней. Скользко…

— Сама знаю.

— Вот ведь упрямая баба, — буркнул охотник. — Разбаловал он тебя, — начал было Лай и осекся.

Там, за спиной, где только что слышались шутки и смех, стояла мертвая тишина.

Был вечер, когда Гвирнус покинул поселок. Солнце уже скрылось за белыми шапками деревьев. Редкие оранжевые лучи, пробиваясь сквозь усыпанные снегом ветви, жадно шарили по верхушкам сугробов. Мела легкая поземка. Над крышами домов вились серые дымки. Чуть в стороне, возле избы Тисса, ярко вспыхивал алый фитилек костра. Там было шумно и весело, слышались громкие крики, визги, смех. С крыльца хорошо просматривались маленькие фигурки людей: люди плясали, люди махали зажженными от костра палками, люди жили своей жизнью, и им не было дела до охотника, так же как и ему не было никакого дела до них.

Теперь.

Когда он не хотел, не умел, был не в силах им что-либо объяснять.

Смерть Ай-и касалась только его.

Гвирнус вздохнул, прикрыл за собой дверь. Подпер ее досочкой, потом, подумав, отшвырнул досочку ногой. Пускай открыта. Он слышал, что именно так поступали те, кто уходил, чтобы не возвращаться. Отшельники. Отец. Только теперь он вдруг понял, почему так плакала мать, когда, вернувшись с реки, вдруг обнаружила распахнутую настежь дверь. Именно тогда она сказала, что отец умер… Что ведмедь… Ты уже взрослый… Кто-то из охотников принес страшную весть, ну, ты понимаешь, жизнь есть жизнь… Он понял. Он поверил. Он всегда был готов верить людям, и люди с радостью обманывали его. Сначала мать. Потом, в старом Поселке, Гилд.

Теперь — жена.

Он положил ее — мертвую — на лежанку. Прикрыл одеялом. Омыл рану на груди. Он не хотел, чтобы, вернувшись, дети увидели кровь. Он не хотел прятать мертвое тело. Ай-ю должны были похоронить так, как принято. По-людски. Сегодня праздник, и костер уже разожжен.

Сходя с крыльца, нелюдим в последний раз взглянул на алый фитилек. «Что-то они притихли», — подумал он. Где-то там были его дети. Где-то там он оставлял часть себя. «Я отшельник», — с холодным безразличием подумал Гвирнус. Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как когда-то очень давно вешали Хромоножку Бо. Единственного, кто после поверил… В него. В Ай-ю. Как оказалось, не зря. Вовсе не колдуньей была его жена. «Вурди. Оборотень, — он горько усмехнулся, — да и я… Разве я человек?

Отшельник. Только и всего».

Он сошел с крыльца, встал на лыжи. Подумав, вытащил из-за голенища нож. Тщательно вычищенный, в свете заходящего солнца нож казался залитым кровью. Охотник вспомнил, как жадно тот пил волчью кровь. Вспомнил стаю: «Лучше бы я остался в лесу». Поморщился. Брезгливо швырнул нож в снег. «Я — отшельник», — в который раз подумал нелюдим.

— Да что же это такое?! — первой нарушила молчание Настасья. — Полдня не прошло, как Гвирнуса тащил, а теперь…

— Гвирнус-то поживее был, — прошептал кто-то.

— А коли мертвяк, так вперед ногами надобно, — прошамкала Гергамора.

— Тсс! — зашикали на нее.

— А вы мне рот не затыкайте. Срам-то какой! Даже висючку не прикрыла.

— Неужто опять? Хворь, а?

— Хворь… На шее у него хворь! Глаза твои бесстыжие, пялишься, да не туда.

— Очень мне надо! У меня такая на живом есть.

— Тьфу на вас, бабы! Тут горе, а вы!..

— Да ты на лицо ее погляди, пенек безродный. Аж светится вся!

— Лай! — вдруг тихо сказал молчавший до этого Гилд, и было в его голосе что-то, заставившее всех умолкнуть. — Лай, — повторил он.

— Для кого Лай, а для кого… — Охотник спустился с крыльца, перехватил задеревеневшее тело поудобнее, поглядел на Таисью: — В костер, что ли?

— Обожди. Ты вот что… В снег его…

— Лай!

— Кто это? — глухо спросил охотник, осторожно опустив мертвое тело на заснеженную постель.

— А ты обернись. Погляди.

— Не оборачивайся, — не сказала — прошипела Таисья.

— Кто ты? — Голос Лая неприятно дребезжал в морозном воздухе. Он не обернулся. Плечи его странно горбились, но все, кто стоял в этот час возле костра, смотрели вовсе не на плечи. На руку. Большую мужскую пятерню, с которой творилось что-то странное… Даже Таисья не сводила с нее пылающего взгляда.

Лай заметил это, смутился. Поспешил спрятать огромную пятерню в отворот полушубка…

— Что это? — прошептал кто-то за его спиной.

— Не видишь — рука…

— Фу! Голова кругом…

— От костра-то как тянет…

— Вовсе и не от костра.

— Ты чего в костер бросила, старая карга?

— Ага! Чуете? — скрипучий голос Гергаморы заставил всех вздрогнуть.

Да, они чувствовали. Было в морозном воздухе что-то пьянящее. Но сейчас всех больше интересовала рука Лая. Сам Лай, которого вдруг начало трясти мелкой дрожью, — вот он жалко, вовсе не по-мужски, всхлипнул, ноги его подогнулись, он неловко упал в снег.

— Хворь, — сказал кто-то.

Горло охотника издало жуткий клокочущий звук. Лай тряхнул головой, склонился над Тиссом. Полушубок странно обвис на его будто усохшем теле. Зато из-под воротника виднелась до ужаса широкая, волосатая шея… Лай облизнулся. Таисья усмехнулась: «Как же — обернись!» — им повезло, что они не видели его лица! Не видели, как жадно потянулся нечеловеческий уже рот к рваной ране на шее мертвого мужа…

— Не спеши. — Голос Таисьи прозвучал холодно и властно. Он словно плетка хлестнул охотника по лицу, заставил его отшатнуться…

— Хворь…

— Нет, не хворь. — Таисья обвела взглядом сельчан.

Их лица.

Испуганное, круглое, глупое — Настасьи.

Задумчивое, наполовину скрытое тенью от росшей неподалеку ели, — Гергаморы.

Зубастую, будто ухмыляющуюся, маску Гилда.

Настороженные мордочки сбившихся в кучку детей — Ай-иных — Райнуса, Аринки.

Сыновей-подростков Нарта.

Пьяную физиономию бывшего рыболова Дрона.

Лица остальных.

— Не хворь, — повторила Таисья, чувствуя, как поднимается в душе злорадная радость: сейчас, сейчас они узнают все.

Про нее.

Про Лая.

Про себя.

Поселок был уже далеко позади, когда Гвирнус вдруг остановился. Стряхнул с полушубка снежные хлопья. Подошел к ближайшей ели. Снял рукавицу. Провел ладонью по шершавой коре дерева. Он не чувствовал холода. Напротив — жаркая ладонь быстро растопила прилепившиеся к морщинистой коже ствола льдинки. Стало прохладней. Нелюдим прислонился к дереву разгоряченной щекой. Потерся щетиной о влажную кору. Еще прохладней.