Механизм Времени - Андрей Валентинов

Ее глаза – близко, рядом. Гнев? Испуг? Нет, баронесса не сердилась, она жалела Огюста. Жалела – больного? мертвого?! Восставшего из гроба мертвеца, без спросу заявившегося в особняк Де Клер?

Шевалье очнулся – и увидел себя со стороны.

Бледный, небритый, в расстегнутой куртке. Волосы давно не мыты и не чесаны, торчат, как иглы у сумасшедшего ежа. Взор горит лихорадочным огнем. Течет слюна из угла рта. Тянутся руки, пальцы хватают воздух, умоляют...

– Выпей! Немедленно!

Откуда взялся высокий бокал, он не знал. Послушно отхлебнул какой-то напиток, проглотил. Скривился от полынной горечи, ощутил легкий озноб, сбежавший от затылка вниз по хребту.

– Я знала, что ты придешь. Сядь!

Неожиданно сильная рука толкнула в плечо. Он не стал спорить, присел на банкетку – разлапистое кривоногое чудище в стиле Марии-Антуанетты. Баронесса взяла стул, пристроилась рядом.

– Поговори... – снова начал Шевалье, но осекся.

Желание не пропало, но ушло в тень. Он начал замечать то, на что вначале и внимания не обратил. На баронессе – простое белое платье. Бриллиантовая россыпь исчезла, съежившись до колечка с голубоватым огоньком солитера. Лицо Бриджит не скрывают белила и пудра. Нет, оно не стало старше, разве что – проще, понятнее. Не слишком молодая и не слишком счастливая женщина.

Бледные губы, утомленные глаза.

– Мы поговорим, Огюст. Обязательно. Увы, теперь речь идет не о моей жизни. Не меня надо спасать... Питье даст нам время. Твое безумие обождет. Помни! – я буду говорить о странных вещах. Страшных...

– Золотые зубы – отдельно, – вырвалось у Шевалье помимо воли. – Женские волосы – отдельно.

Баронесса вздохнула.

– О господи! Каждый раз – по-иному, но кончается одинаково. Ни о чем не думай, Огюст. Просто слушай. Меня считают вампиром. Не только парижские сплетницы, но даже те, кто числится в друзьях.

«Как вы относитесь к вампирам, сэр?» Желтозубый мистер Бейтс был уверен, что Шевалье очень понадобится удача. Д-дверь!

– Не будем спорить, существуют вампиры – или это суеверие. Важно другое. Я не вампир, – Бриджит хмуро улыбнулась. – Не пью кровь, не разношу холеру, не сплю в гробу и не боюсь распятия.

Огюст хотел усмехнуться в ответ и не смог.

– Я могла бы сказать, что больна. Но это будет правдой лишь отчасти. Если верить нашим врачам, я здорова. Не принимаю лекарств, не езжу на воды. Но человек, слишком близко узнавший меня, сходит с ума. Не от любви, нет. Будь я суеверной, решила бы, что они сами становятся вампирами. И мечтают об одном – вечно пить мою кровь. Кровь, мальчик, зовется по-разному: время, внимание, участие, сочувствие... Сказать, что с тобой случилось? Ты был занят своими делами, но внезапно понял, что сгораешь от желания увидеть меня. Встретиться, поговорить – в основном, о тебе. Это стало необходимо, как воздух, как кровь...

– Да, – прохрипел Шевалье. – Так это болезнь? Всего лишь болезнь?

Безумие уступило место обиде. Значит, все, что с ними случилось, не в счет? Симптомы загадочной хвори – и только? Эй, зовите доктора со стальной пилкой, ставьте решетки на окна...

– Не обижайся! Мне больно говорить об этом, но я тебя заразила. В тот день мне самой стало плохо – как тебе сейчас. Со мной такое случается. Я пришла к тебе, и ты меня спас. Ты мне нравишься, мой милый мальчик. Ты – очень хороший, добрый... Qui pro quo, Огюст. Не хочу раз в год ходить на твою могилу. Нам обоим лучше оставаться в живых. Слушай, я расскажу тебе сказку о бедной девочке. Нет, о богатой, но очень несчастной девочке. А когда ты выздоровеешь, мы поговорим и обо всем остальном. Если ты захочешь...

Голос женщины успокаивал, отгонял страх, возводил стену, за которой щелкал клыками огромный безжалостный мир. Ничего плохого не случится, он выздоровеет; не надо думать о безумии, о смерти...

Девочка постоянно думала о смерти.

Так велел ей духовник, патер Ян. К нему она ходила на исповедь каждую неделю, а иногда – дважды, в среду и воскресенье. Молодой священник очень серьезно относился к своим обязанностям. Он показывал маленькой Бригиде картинки с кострами и злыми дьяволами; объяснял, что придется говорить на Страшном Суде. Мама плакала, отец крепился. Доктора, бывавшие в доме через день, качали головами, произнося мудреные латинские слова.

Ей предстояло лечь в семейный склеп возле собора Святого Станислава. «Приложиться к предкам своим», – говорил духовник. Там ждали дедушка и бабушка, двое братиков и сестричка. Дети в семье умирали рано, уходя под мраморные плиты на сером, сыром полу.

Склеп Бригиде не нравился. В нем пахло гнилью.

Лекарства помогали плохо, как целебные воды и морские купания. Девочка неделями не вставала с постели, с трудом заставляя себя глотать безвкусные каши и горькие микстуры. Жила она из упрямства. Бригида знала, что умрет, но ей очень не хотелось под своды мрачного склепа. Пусть это случится не сегодня.

Потом! Еще чуть-чуть, еще!..

Упрямство спорило со Смертью. Худая, некрасивая, не умеющая общаться со сверстниками, девочка жила, считала годы и надевала платья «на вырост». Они висели на ней, как на скелете. Когда Бригиде исполнилось четырнадцать, патер Ян заплакал, встал на колени и признался, что неустанно молился за ее жизнь.

Господь услышал.

Мама смеялась, отец собрал гостей на веселый праздник. Родичи, в мыслях давно отправившие Бригиду под мраморную плиту, удивлялись. Кто-то всерьез задумался, за кого бы пристроить «худышку».

Живая!

Радовались рано. Через месяц Бригида слегла. Врачи, собравшись на срочный консилиум, вынесли единодушный приговор не без мрачного удовлетворения. Науку не обмануть – как и смерть. Бригида даже подумала, что склеп, которого она так боялась, не слишком ужасен. Тихо, спокойно, рядом – родные, близкие люди.

«Приложиться к предкам своим...»

Не сдавался лишь отец. Мрачный, постаревший за несколько дней на годы, он снял с банковского счета все деньги. Куда-то уехал, долго отсутствовал; вернулся. Разговор с матерью вышел тяжелый. Через плотно закрытую дверь Бригида услышала отчаянный мамин крик: «Нет! Только не это! Пусть девочка просто уснет!..»

Назавтра семья начала собираться. Ехать предстояло в Вену – блестящую столицу Священной Римской Империи Германской Нации, недавно по воле Наполеона ставшей просто Австрией. Для Бригиды в карете поставили узкую кровать. В пути девочка не видела ничего, кроме темной ткани полога. Как и в самой Вене – ее сразу же провели в снятый особняк и опять уложили на кровать, на этот раз огромную, размером с ее детскую.

Отец поговорил с Бригидой в первый вечер по приезду. Он был спокоен. «Ты – взрослая, дочь моя. Поэтому слушай, как взрослая...»

Она слушала. Она стала взрослой.