Эскадра его высочества - Алексей Барон

Управляясь одними парусами, рыская то вправо, то влево, корвет уползал вдоль берега в общем направлении норд-ост. С левого борта его догоняли волны, захлестывая пробоины. Однако ветер дул благопрятный, в бакштаг, и Челкант всех не занятых у помп матросов отправил на реи, даже одного из рулевых. Он молился только об одном, — чтобы «Денхорн» не хлестнул по мачтам «мотылями», устроив настоящую мясорубку.

И «Денхорн» проявил своеобразное добродушие, бил средним калибром, только ядрами, и лишь в корпус. Его грозные тридцатишестифунтовые пушки нижней палубы молчали. Видимо, берегли заряды для Ситэ-Ройяля.

Все же, когда линкор отстрелялся, состояние «Чейро» оказалось плачевным. Была разбита вторая шлюпка. По-прежнему не слушаясь руля, корвет осел кормой по самый балкон капитанской каюты, имея к тому же крен на левый борт. Матросы на всех трех помпах выбивались из сил, но волны лизали уже орудийные порты, вода проникла в крюйт-камеру, плескалась в трюме, и ее уровень неуклонно повышался. Оставался единственный выход.

Челкант приказал выбрать правые шкоты всех прямых парусов, а левые — травить. Потом, чтобы сместить центр парусности вперед, полностью оголили бизань.

Медленно и неохотно нос корабля повернулся к берегу. До него оставалась меньше трех миль. Должны были успеть.

— Все пушки верхней палубы — за борт! — тем не менее скомандовал капитан.

Ему вовсе не улыбалось барахтаться хотя и в летней, но не очень-то теплой водичке Студеного океана. Ему доводилось видеть, как из такой вот водички доставали еще вполне живых, даже сохранивших сознание людей. А потом они умирали, тоже в полном сознании. От переохлаждения…

Снизу поднялся вечно страдавший морской болезнью обрат эмиссар.

— Обрат Най, — заявил он. — Мне показалось, что у нас в трюме вода.

— Да что вы говорите, обрат мой сострадающий? — зло изумился Челкант. — И как же она туда попала?

— Наверное, где-то есть течь.

— А больше вы ничего на корабле не заметили?

— И за что вы так меня не любите? — укоризненно покачал головой эмиссар. — Я-то хоть — безвредный.

Тут бубудуск наконец догадался бросить взгляд на заваленную обломками палубу.

— Святой Корзин! Что здесь происходит?

— Бой здесь происходит, — багровея, ответил капитан.

— А почему тогда пушки выбрасывают?

— Слушай, ты хоть сейчас под ногами не путайся, а? Безвредный… Это еще не значит, что полезный.

* * *

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «ХУГИАНА»

Водоизмещение — 1770 тонн. Четырехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость — 16,5 узла. Вооружение — 84 чугунных орудия калибром до 36 фунтов. Экипаж — 768 человек Командир — капитан первого ранга Бартоломео Кассис.

* * *

Старый линейный корабль «Хугиана» давным-давно должен был отправиться на усиление флота Василиу. А вместо этого вторую неделю торчал под стенами замка Контамар. В ожидании свежего мяса, льда, солонины, сухарей и много чего еще.

Провиант никак не могли подвезти сначала из-за неразберихи с накладными, а потом из-за того, что интенданты всецело переключились на подготовку празднества Святой Пресветлой Ночи Откровения Корзина Бубудуска.

Все знали, что после этих торжеств жирные складские крысы еще не скоро придут в относительно рабочее состояние. И все же никто из экипажа, пользуясь случаем, не имел права сойти на берег. Причина заключалась в том, что интендантская служба его величества столь же капризна, своенравна и непредсказуема, как и сам базилевс-император. И почти столь же могущественна. Потому, в какое бы время суток не обвалилась милость с ее стороны, корабль должен был находиться в готовности номер один, чтобы без промедления выйти в море. На сей счет существовали сразу два строжайших приказа — от аншеф-адмирала Василиу и от командующего Домашним флотом вице-адмирала Альметракиса.

Скучища стояла смертная.

Вахтенный офицер «Хугианы» зевнул и стал смотреть на залитую огнями столицу, завидуя тем, кто развлекался на берегу. Шел первый час Пресветлой Ночи, когда над бухтой Монсазо уже ненадолго сгущаются северные сумерки. Но набережные Ситэ-Ройяля, освещенные сотнями фонарей и факелов, заполненные публикой, просматривались отлично.

Особенно хорошо были иллюминированы Сострадариум, Санаций, Эписумус, особняки знати и министерство финансов, — весь Восточный, аристократический берег Монсазо. А рыбацкий Северный и рабочий Южный тонули во тьме. Лишь кое-где там светились кварталы дешевых увеселительных заведений, с которыми не в силах совладать никакие бубудуски.

Ярче всего сиял, конечно же, Эрлизор, летний дворец базилевса-императора, расположенный на северо-восточном берегу. Огни дворца сливались в единое зарево. Отражаясь в водах Монсазо, они делали ясно различимыми и тяжелый фрегат «Цикатра», и могучий стодвадцатипушечный «Тубан Девятый», самый большой из действующих линкоров Пресветлой Покаяны. По приказу командующего Домашним флотом оба корабля стояли на якорях прямо напротив монарших купален.

Формально они охраняли светлейшую резиденцию со стороны моря. А на самом же деле играли роль грозных, радующих глаз декораций, поскольку приказ являлся чистейшей данью рутине. Никакого вторжения с моря никто не ожидал. Такого быть не могло, поскольку не бывало никогда. Большинство счастливцев-офицеров и с фрегата, и с августейшего линкора проводило приятнейшую ночь во дворце. В бальных залах, окна которых распахнуты либо на бухту, либо на великолепный парк. В обществе декольтированных дам, за карточными столами, в окружении лакеев и бесчисленных пузатых бутылок из погребов Его Величества…

Везет же некоторым!

* * *

Везет же некоторым… — в очередной раз вздохнул вахтенный лейтенант. Чтобы как-то отогнать почти неодолимую дремоту, он вынул трубку, набил ее табаком, чиркнул, однако отсыревшая спичка не загорелась.

— О Просветлитель! — в сердцах возопил несчастный. — Да пошли же и мне хоть частицу своего огня!

Стоявший рядом сигнальщик привычно перекрестился. И тут стены Контамара озарились сильнейшей вспышкой, затмившей сияние самого Эрлизора.

— Ко-корзин мой… Да не столько же! — пробормотал лейтенант.

Его голос потонул в страшном грохоте. В небо над Контамаром взлетела груда обломков. Самая северная и самая высокая из башен, носящая красноречивое, хотя и не совсем точное название «Громоглот», качнулась. Потом покосилась. И вдруг, разваливаясь, все быстрее начала оседать.

Было видно, как сыплются каменные плиты, двери, балки, решетки, целые пролеты лестниц, сорванные с лафетов орудийные стволы и сами лафеты. В воздухе висело также невесть откуда взязвшееся тележное колесо; оно крутилось сразу в двух измерениях. А снизу, навстречу гордо развевающемуся в свободном полете штандарту базилевса-императора, навстречу всей падающей верхушке Громоглота, поднимались языки пламени, клубы пыли и черного дыма.