Гладиатор по крови - Саймон Скэрроу

— Ты недооцениваешь его, молодая госпожа. Катон тебе не какое-нибудь чучело. Он обладает истинным пониманием чести и умеет сочувствовать. В первые годы нашего знакомства я пытался выбить из него всякие высокие переживания, только он ведь упрямец. Был им и остается. Он любит тебя, и только это будет для него важно, когда вы снова соединитесь с ним.

— Ты и в самом деле так думаешь?

Девушка посмотрела на него с надеждой в глазах.

— Я знаю это. Так что довольно плакать. — Макрон повел головой в сторону ближайшего сборища мятежников, собравшихся вокруг кострища, в котором над грудой углей на толстой ветке обжаривался молочный поросенок. — Эти ублюдки должны видеть нас сильными и бесстрашными. И ты способна на это, госпожа. Просто вспомни о том, что ты римлянка из знатного рода. Тебе приходится блюсти фамильные традиции.

— Но я боюсь.

— И я тоже, — признался Макрон. — Но ты можешь не позволить им использовать против себя твой собственный страх. Только таким образом мы с тобой можем сейчас досадить Аяксу. Поэтому выше нос, и не обнаруживай робости перед этими сукиными детьми.

— Попытаюсь…

Макрон ощутил, как на плечо его легла тень, на ухо ему шепнул голос:

— Отлично сказано, центурион. Но мы посмотрим, сколько отваги останется в тебе, когда я сделаю с тобой то, что ты сделал с моим отцом.

Аякс обошел торец клетки и уселся на корточки так, чтобы его могли видеть оба пленника. В руке его была куриная ножка, и он поднес ее ко рту, чтобы откусить, однако тут нос гладиатора наморщился, и он небрежно отбросил ножку в сторону. Почти немедленно на кусок мяса налетела пара чаек, принявшихся драться из-за куска.

— От вас воняет, мои друзья. Так несет, что даже есть не хочется. — С насмешкой оглядев своих пленников, Аякс продолжил: — И кто способен поверить в то, что два столь отвратительных образчика человеческой породы принадлежат хозяевам великой римской империи? Вы подобны свиньям, валяющимся в собственном дерьме. Интересно, что сказал бы этот ваш император, увидев вас такими? А ты, женщина, скажи, что подумает твой отец-правитель, увидев тебя такой, какой вижу я? Я не стал бы осуждать его в том случае, если бы он отрекся от тебя. В конце концов, ты просто не имеешь никакого отношения к приличному обществу. И это еще до того, как я спущу на тебя своих молодцов.

Макрон заметил, как вздрогнула Юлия при этих словах, как вжалась она в дальний угол клетки. Заметив это движение, Аякс расхохотался, и Макрон ощутил, как ярость забурлила в его жилах.

— Оставь девчонку в покое, ублюдок! Если надо поиздеваться, издевайся надо мной. Она беспомощна перед тобой. Другое дело я, центурион и легионер. Вот тебе подходящая мишень для насмешек, Аякс. Попробуй-ка достать меня, если посмеешь.

Аякс с приятным удивлением на лице выслушал слова возмущенного Макрона и с насмешкой покачал головой:

— А я так и думал. Наилучшим развлечением для меня станет смерть дочери правителя здесь, перед твоими глазами. Чтобы тебе было над чем поразмыслить, центурион, пока мои люди не пришли за тобой. И потом, когда тебя оставят гнить на кресте, тебе хватит времени, чтобы вспомнить ее участь. Тем более что ты знаешь, что все происходящее — дело твоих собственных рук. Если бы ты не убил моего отца и не продал меня в рабство, никого из нас не было бы здесь сегодня.

— Начнем с того, что если бы твой драный ублюдок-папаша не был бы пиратом и убийцей, мне не пришлось бы распинать его, — ухмыльнулся Макрон. — По делам и честь, не так ли, солнышко?

На мгновение черты Аякса исказила жгучая ненависть. Наконец он со свистом втянул в себя воздух и, скрывая чувства, медленно улыбнулся:

— А знаешь что, Макрон… Я как раз подумал, что лично займусь вбиванием гвоздей в твои руки и ноги. Мне кажется, что это занятие будет приятным…

— Неужели ты держишь нас в клетке ради такого примитивного удовольствия? А я-то думал, что ты захочешь использовать нас в качестве заложников.

— Ну да, я и сам так думал сначала. Однако отец этой девицы решил, что неразумное упрямство дороже ему отеческих чувств. Но теперь я располагаю заложниками, неизмеримо более ценными, чем вы оба. — Аякс чуть повернулся и указал на захваченные корабли. — Теперь я могу или накормить Рим, или заставить его умирать с голода. Как только император узнает, что я захватил хлебный флот, ему придется вступить в переговоры со мной.

Теперь издевка прозвучала уже из уст Макрона:

— А с чего это ты решил, что он станет утруждать себя общением с тобой? Выход из бухты караулят римские военные корабли. Торговые суда не смогут пройти мимо них, а если они останутся в заливе, ты не сможешь защитить их. Флотские выждут нужный момент, без смущения войдут в бухту и отберут у тебя хлебные корабли.

— Ну да? Ты, должно быть, решил, что я родился только вчера, — с насмешкой бросил Аякс. — Эти твои триремы не посмеют войти в бухту, потому что в тот самый момент, когда они сделают это, я прикажу сжечь хлебный флот. Так что, мои дорогие друзья, ситуацию можете оценить сами. Я держу вашего императора за яйца. Увы, как ни прискорбно, этот факт превращает вас всего лишь в мелкую подробность, в развлечение… И то время, когда вы больше не потребуетесь мне, уже не за горами.

Когда колонна завершила четвертый дневной переход, Катон приказал, чтобы лагерь поставили на высоком берегу над Оло. Спустившись немного по склону, ауксиларии образовали заслон, под прикрытием которого легионеры избавились от походной ноши, взяли кирки и лопаты и принялись вгрызаться в каменистую почву. Под жарким солнцем работа казалась особенно тяжелой после утомительного дневного перехода, однако в походе она составляла часть ежедневного распорядка дня, и легионеры делали свое дело старательно, хотя и не без ворчания. К тому времени, когда солнце опустилось на западе за холмы, лагерь окружал ров, за ним выросли вал и частокол, вполне достаточные для отражения внезапного нападения.

Как только строительные работы были закончены, в лагерь созвали ауксилариев, и римское войско устроилось на ночлег. Ночь выдалась безлунная, и хотя звезды слепили своим блеском, окрестности окутывала тьма. Памятуя о стремлении врага перехватить инициативу, Катон удвоил стражу и выставил к палисаду целую когорту, наблюдавшую за подходами к лагерю. Вдвоем с Фульвием они проинспектировали всю оборону и только после этого возвратились к себе, в шатры, находившиеся в самом центре лагеря, на небольшой горке, поднимающейся над валом и открывавшей вид на вражеский стан. Костры мятежников широкой дугой обрамляли темные воды залива, размером своим посрамляя аккуратный стан римлян. На море поблескивали три фонаря — три триремы караулили выход из залива. Остальной флот находился в уютной гавани в нескольких милях к северу, и Катон послал за командовавшим кораблями навархом, пригласив его на следующий день явиться с отчетом.