Колокола - Ричард Харвелл

Едва я нырнул под сцену, Глюк встал на свое место, чтобы начать третий акт. Ремус ждал моего доклада, но, увидев мое серое лицо, понял, что дела пошли не так, как следовало.

— На нем ничего не было написано, — сказал я. — Все слова куда-то пропали.

— Что? — воскликнул Ремус, стукнув себя кулаком по лбу.

Я подробно рассказал ему про чудо с пустой бумагой.

— Но это невозможно, — прошептал Ремус, и в то самое мгновение заиграл оркестр.

— Ты, должно быть, воспользовался волшебными чернилами, — начал ругаться Николай.

— Я пользовался теми же самыми чернилами, что и всегда, — ответил Ремус. — Как это могло случиться?

— Ложись, — сказал мне Николай и взял меня за руку. — Мы придумаем другой план. У нас еще есть время. А если ничего не придет в голову, то к закрытию оперы пошлем Ремуса, чтобы он доставил еще одно послание.

Глаза Ремуса расширились от ужаса.

— Лежите тихо, — велел нам Николай. — Музыка укажет, что делать.

* * *

В третьем акте влюбленные остались наедине друг с другом в Стигийских пещерах. Орфей держал Эвридику за руку, отвратив глаза свои от ее лица. Не было ни Фурий, ни хора, ни танцоров. Слабый мерцающий свет рампы отбрасывал на задник уродливые тени. Публика слушала и молилась, чтобы Орфей нашел силы избежать своей судьбы.

Я тоже молил судьбу. Неужели мне остались одни только потери и неудачи? Она снова выскользнет из моих рук и, если я не найду какого-нибудь способа показать ей себя, завтра уедет. Отправлюсь ли я за ней? Конечно. Даже если мне придется следовать за ней целую вечность, как пилигриму, который все время идет вслед за солнцем.

Возлюбленные стояли на сцене прямо над нами. Щели между половицами сияли, как золотые раны, и Орфей молил Эвридику поспешить. Она спрашивала, почему он ее не обнимает. Что стало с ее чарующей красотой? Что случилось с его любовью?

Но Орфей не мог ей ответить, хотя публика знала, что он преодолел бы и тысячу подземных царств, чтобы спасти ее.

Тассо сидел на своем стуле, как статуя, пристально всматриваясь в крошечный огонек лампы. Такелажные веревки переплетались над его головой, как паутина. Только когда Орфей и Эвридика прошли прямо над ним, он посмотрел наверх, как человек, который услышал бегающую по потолку мышь.

Я закрыл глаза. Тела скрипок отозвались на голос Эвридики, и этот голос был чистым и сильным, даже несмотря на то, что ей не удавалось заставить себя сделать хоть один шаг. А в публике множество тел настроились на голос Гуаданьи, и, хотя он пел свою партию один, казалось, будто многие люди подпевают ему. Если бы Глюк мог услышать это, он бы подвесил всех своих зрителей под потолком, как колокола, чтобы красота его музыки сотрясала каждую частицу их тел.

На сцене Эвридика молила Орфея взглянуть на нее, хотя бы на одно мгновение. Она пела высоко и пронзительно — я чувствовал это нежной кожей у себя за ушами, как будто там щекотали перышком. Для Орфея эти крики были как удары острых кинжалов в спину. Его воля была сломлена. Я много раз видел это на репетиции и поэтому знал, что Эвридика находится прямо у него за спиной. Он стоял лицом к публике, его глаза были закрыты.

И когда возлюбленные запели вместе — ее мольбы к нему, его вопли к богам, — голос Гуаданьи начал терять свое безупречное звучание. Он не мог вложить еще больше горечи в эти ноты. Он попытался петь громче — и не смог. Я не слышал больше плавных отливов и приливов звука. Теперь это был один лишь яростный прилив. Раздался глухой удар на краю сцены — Эвридика упала на колени. Она не могла больше сделать ни шагу. Если он не любит ее, пусть оставит в этой ужасной пещере.

У него не было больше сил, чтобы отвергать ее. Как могли боги требовать чего-то столь жестокого? Он посмотрит ей в глаза.

Я повернулся к Николаю, ожидая увидеть его растроганным и плачущим, но, к моему удивлению, на его лице печали не было. Опершись на локоть, он внимательно осматривал пространство под сценой. Мне показалось даже, что я увидел улыбку на его лице.

Тут Орфей крикнул своей любимой жене, что хочет обнять ее, и поскольку воля его была наконец сломлена…

Николай сел. От этого движения он застонал, и Ремус, обеспокоенный, обернулся. Но Николай стонал не от боли. Он сунул руку в сюртук и достал сложенный лист бумаги. Он был почти такой же, какой он дал мне раньше. Протянул его мне.

— Мозес, — произнес он. — Прости меня. Я тебя обманул.

Это письмо было аккуратно сложено, и синяя печать была идеально круглой — такой, какой сделал ее Ремус. Я раскрыл его. Это было письмо, которое я должен был передать. Я посмотрел в мутные глаза Николая. Что заставило моего друга обмануть меня? На его лице застыла странная улыбка.

— Мозес, — прошептал он. — Разве ты не понимаешь? Такая любовь, как ваша, — она не для бумаги. С таким прекрасным голосом, как твой…

Я вздрогнул. Я не понимал его. Он улыбнулся. Над нашими головами скрипнули половицы — это Эвридика поднялась с колен, чтобы обнять своего возлюбленного. Орфей начал поворачиваться к ней.

Николай пополз по подземелью.

— Николай! — прошептал Ремус, но Николай, казалось, не слышал его.

Орфей и Эвридика заключили друг друга в объятия. В его глазах она увидела, что он любит ее. Одно мгновение они были счастливы, а затем она умерла у него на руках.

Театр погрузился в молчание. Орфей убил свою Эвридику. Все затаили дыхание. Никто не шелохнулся. Надеяться больше было не на что.

* * *

А здесь, под сценой, в слабом свете лампы, по полу подземелья Тассо полз Николай, хрипя и задыхаясь от каждого движения. За ним полз Ремус, пытаясь схватить его за ногу, чтобы остановить, пока он не испортил вечер, пока не рассердил императрицу, пока их снова не вышвырнули из города… Тассо тоже понял, что происходит что-то нехорошее. Затряс лапками у себя перед грудью. Подскочил к гиганту и прошипел:

— А ну-ка тихо!

Я не мог двинуться с места. Я был сбит с толку. Какую участь выдумал мне Николай?

Орфей положил мертвую жену на сцену и встал над ней. Оркестр перестал играть. Они ждали, когда запоет мастер.

Николай, подняв голову, смотрел на сцену — всматриваясь, прислушиваясь. Скрип. Гуаданьи сделал шаг назад, прочь от тела мертвой жены. Николай отполз вместе с ним, его лицо было в нескольких дюймах от подошв Гуаданьи. Николай втянул носом воздух. Ремус обеими руками держал Николая за ногу, а Тассо тянул его за плечи назад. Но Николай был сильнее их обоих.

Гуаданьи прекратил отступать и остановился посредине сцены, чтобы начать величайшую арию из этой оперы…

И Николай сделал внезапный рывок. Он потащил за собой Ремуса и Тассо, как будто они были не более чем шарфы, обвязанные вокруг его шеи. Его руки протянулись к веревке. Ухватились за нее пальцами. И потянули.