Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

– Федь, ты что, это же Митя…

– А что он так смотрит в камеру? Это что за взгляд, а? Он же на нее так смотрит, ты не понимаешь? Это же она снимала, она?

– Да успокойся ты… Она. А что такого? Ну, смотрит…

– А ее кто снимал? Тоже он? Хлыщ этот самодовольный?

– Ну наверно… Только почему хлыщ, Федя? Симпатичный мальчик, лицо хорошее…

– А-ах… – Федор открыл окно и глубоко подышал. – Лара, ты что, вообще ничего не понимаешь? Ничего себе, я-то и не знал, какой он…

– Какой?

– А ты не видишь… Ничего себе… Зачем она его вообще снимала? Так, ну все, я понял… Ну-ка, Паша, обратно поворачивай…

– Федь, Федь… – Лариса примирительно положила руку на ладонь мужа и мигнула водителю: – Езжай, как ехал! Федюша, все хорошо! Приедет, посмотрим на него и разберемся.

– Уши ему надрать… – пробурчал Федор. – Я уже все понял, увидел… Красавчик… Кому нужен такой красавчик… Ты смотри, а… Аполлон… Нам такие не подходят… Еще смотрит он на Эльку, вы глядите-ка! Смо-отрит! Да не только уши ему надрать за такой взгляд! Что за свинство вообще!..

– Федя, ей пятнадцать лет! Успокойся!

– Лариса Сергеевна, – Павел кивнул ей на две незнакомые машины, въезжая во двор фабрики. – Приехали уже к вам.

– Всё, Феденька, дела домашние дома оставь.

– Да! – Федор взъерошил коротко остриженные волосы. – Всё, да. Работа. Всё забыли на время. У нас сегодня важный день.

– Вот именно, – проговорила Лариса, протягивая мужу галстук. – Давай, приди в себя, ревнивый отец. Надо же, меня так никогда не ревновал…

Митя стоял под дверью, собираясь с духом. Сейчас он позвонит, сейчас… Отец обычно в это время спит, но только не сегодня… Наверняка сидит уже на кухне, широко расставив ноги, поигрывая ремнем, ждет не дождется, когда же любимый сына в дверь постучится. Митя выдохнул и коротко нажал на звонок. Он услышал, как мать сказала: «Приехал». Все, сейчас начнется.

Марьяна открыла дверь, руки у нее были в муке. Митя удивился – мать крайне редко что-то готовила.

– Сынок! – Марьяна поцеловала Митю, отводя руки в стороны, чтобы не испачкать его. – Заходи, мой хороший! Как у тебя дела? Как долетел?

– Все нормально, мам… – буркнул Митя, ничего не понимая. Он заглянул в комнату, отца нигде не было видно. – А… А где папа?

– Я здесь, сына, – тихо, но внятно ответил откуда-то отец, видимо, с кухни.

Митя быстро скинул ботинки и пробежал на кухню. Нет, отца там не было. Филипп сидел в его комнате, на его стуле. Перед ним лежал открытый альбом с Митиными детскими рисунками. Откуда они его только раскопали – Митя уже много лет не видел этот альбом. И рядом лежала открытая нотная тетрадка – маленький Митя сочинил когда-то две короткие пьески, им задавали по сольфеджио. Одна называлась «Спешу», а другая – «Грустный дождик».

Филипп развернулся к нему на крутящемся стуле. На голове у отца была Митина повязка. Сам Филипп был в тельняшке, в которой он иногда копал в огороде у бабушки. Отец сейчас был очень похож на него самого, ведь он обычно ходит дома в тельняшке и в повязке.

Филипп широко распахнул руки:

– Иди ко мне, сына!

Митя, оглядываясь на мать, осторожно подошел к отцу.

– Да иди ты, не бойся! Обниму тебя, уж душа вся у бати изболелась. Звонили мы на этот ваш фестиваль, нашла мать телефон, знаем, что ты в порядке…

Митя подошел к отцу, тот сгреб его в охапку, усадил себе на колени, крепко обнял.

– Что с телефоном-то у тебя, сынок?

– Вырубился… – проговорил Митя, зарываясь в большие плечи отца, не поднимая глаз.

– Ну хорошо, сынок, что телефон вырубился, а не ты сам. Как сыграли-то, а? Показал ты им всем там, зажег? Заставил девчонку попотеть, за тобой небось не успевала, а? Как? Ну, показывай свой Гран-при, показывай, победитель! Поздравляю тебя, сына, ты начал свой звездный путь! Сейчас будем праздновать! А телефон мы тебе с матерью уже присмотрели другой. Что же это такое, негоже будущей мировой звезде с таким телефоном ходить!

Митя растерянно поднял голову на отца. Ничего себе… Его родители сумели найти телефон организаторов, дозвонились, ну да, Марьяна, конечно, может, но ему бы в голову не пришло… И не сердится отец. Какой же у него замечательный отец.

– Спасибо, батя, – искренне сказал Митя, чувствуя, что сейчас расплачется. Все то напряжение, которое он испытывал уже несколько часов, подъезжая к дому, сейчас вылилось в слезы.

– Ну, сына мой, ты ж мой маленький сына… – Филипп отер сыну слезы. – Соскучился о бате, да? Устал там, на чужбинке-то? Как там все было-то? Ну, все нам рассказывай! Мать сейчас блины нажарит, да на работу ей надо, а мы с тобой как сядем, ты мне все рассказывать и показывать будешь! Пленку всю отснял?

– Всю. И еще Элька… – Митя запнулся.

– Что? – улыбнулся Филипп, и ничего плохого в этой улыбке не было.

– Элька тоже много снимала… И еще мне свою старую видеокамеру на время дала… Я тоже на нее поснимал… И видео, и фотки…

– Здорово… – опять улыбнулся Филипп.

В старой растянутой тельняшке, с Митиным ободком на голове отец был похож на очень усталого, внезапно поседевшего подростка. Когда он убрал волосы со лба, то оказалось, что лоб у отца в веснушках и прорезан двумя глубокими морщинами. У Мити защемило сердце.

– Бать… Ты как себя чувствуешь? – спросил он, не слезая с колен отца.

– Плохо, сына. Но… как только узнал, что ты Гран-при получил, сразу стало лучше. Но вообще плохо, тяжело дышать и вообще… Мне нельзя волноваться.

– А приезжал тогда врач? Что сказал?

– Да какой там врач, сына! Какой врач! Разве их дождешься? Не дозвонишься даже! Помрешь, а ты никому и не нужен! Мать вот прискакала вечером, валерьянки мне заварила да валидол с кухни принесла.

– А ты так и лежал до самого вечера один, без помощи? – ужаснулся Митя.

– Лежал, сына. А что мне было делать? Сын – на гастролях в Европе, матери его до меня дела нет…

Марьяна высунулась с кухни:

– Ну ладно уже пугать-то Митрофана, отец! Все хорошо, ты же видишь, сыночек!

Филипп крепко сжал Митино плечо.

– Ей хорошо, она думает, и мне хорошо. А у меня душа болит за тебя. Ну, все, мать, иди давай, поработай немножко, мы тут сами разберемся, а то опоздаешь! Дожарим блины, да, сына? Кубок показывай!

– А… – растерялся Митя. – А у меня его и нет, батя.

– Нет? Вот дают капиталисты… Ну, грамоту хотя бы дали?

– И грамоты нет.

– Это как? – нахмурился Филипп. – В смысле – нет? А что есть?