Донос мертвеца - Александр Прозоров

В двадцать лет она еще только бросила сборную, порвав с большим спортом раз и навсегда — но хвастаться этим эпизодом своей биографии отнюдь не собиралась.

— Так что мне по-твоему, боярин, в монастырь теперь идти?

Воин промолчал. По его мнению, именно так и следовало поступить честной девушке, которой родители до восемнадцати лет так и не нашли мужа. Если, конечно, она не хотела, чтобы вскоре о ней, как о всякой старой деве, начали расползаться дурные сплетни.

— Тебя звать-то как, кормилец?

— Варламом меня зовут, боярина Евдокима Батова сын.

— Вот и познакомились, — кивнула лучница. — Меня можешь просто Юлей звать, во мне боярской крови нет. Сам-то ты давно женат? Тоже, вроде, не мальчик?

— Рано мне еще, — покачал головой сын боярина Батова. — Не остепенился еще, двором своим еще не обзавелся.

— М-м! — возмутилась Юля набитым ртом, вскинула палец, торопливо дожевала, и только после этого выплеснула недовольство: — Мне, значит, в монастырь, а тебе еще рано?!

— Так ведь мне, — не понял сравнения боярин, — мне еще поместье у государя заслужить надобно, али еще как добыть, дом, двор поставить, хозяйство завести. Это вы, бабы, на все готовое приходите. Вам потребно только дом под руку взять, да детей мужу рожать.

— А кормить? — с этими словами Юля снова вцепилась зубами в хлеб.

— Ну, следить, чтобы готовили хорошо, — у боярина оказался совсем другой взгляд на понятие «домохозяйки».

— Вообще, в этом что-то есть, — неожиданно согласилась спортсменка. — А то мучайся потом в общаге с дитятей и одной стипендией на троих.

— А-а… — боярин Варлам задумался над услышанной фразой, пытаясь уловить ее сокровенный смысл, а лучница доела предложенное угощение и отошла в сторону, вытерла руки о снег. Когда девушка вернулась, воин протянул ей кожаную флягу, спрятанную в шитый бисером мешочек. — Испей, пока теплое.

— Сладкое, — облизнула губы Юля, возвращая флягу. — Спасибо. И чехол красивый. Кто вышивал?

— Была… знакомая, — сгреб бороду в горсть боярин. — Лихоманка забрала.

— Извини, — впервые за вечер смутилась сама спортсменка.

— Лет пять прошло… — тряхнул головой воин. — У меня просьба к тебе, боярыня Юлия. Не позорь ты меня, возьми другой откуп. К чему тебе мое кашеварство? Ни тебе поесть, ни мне покоя.

— А чего же мне тогда с тебя брать, стрелок? — развела руками лучница. — Это ты для меня сразу много желаний придумал. А мне что просить?

— Назначай, откуп боярыня, — твердо попросил сын боярина Батова. — На все согласен. Избавь…

— Ну, не знаю… — вздохнула Юля. — Ладно. Позорить тебя я и так не хотела. А откуп… Откуп потом придумаю. Согласен?

— Согласен, — с хорошо заметным облегчением кивнул воин и, снизив голос, спросил: — Скажи, боярыня, а как получается у подруги твоей так громко петь?

— Ага, — кивнула Юля, — как откуп разрешили, он сразу про подругу вспомнил!

— Не про нее спрашиваю, — замотал головой боярин Варлам. — Про голос.

— Голос у нее легальный, попрошу без намеков, — заявила спортсменка. — Господом даденый, отцом Никодимом благословленный. Поет она, и очень хорошо. Инга, спой пожалуйста!

— Не буду, — покачала головой девушка. — Холодно.

— Варлам, дай ей свою флягу. Там компотик еще горячий.

Воин вздрогнул — так вот, просто по имени, его называли только дома, в семье. Но вслух ничего не сказал, снял с пояса флягу, протянул Юлиной подруге. Та взяла, немного попила, вернула.

— Спасибо. Привкус медовый, приятный.

— Сыта, — кратко пояснил боярин.

— Спой, Инга.

— Не хочу. Настроения нет.

— Ты же певица, Инга! Ты всегда должна хотеть!

— Нет, — поморщилась та. — В другой раз.

— Ну ладно, — махнула рукой Юля. — Тогда я сама спою. Любишь песни, Варлам?

Боярин, улыбаясь в густую бороду, кивнул.

— Сейчас, — лучница закинула голову к темному ночному небу и старательно заскулила тоненьким голосом:

Ой, полным-полна моя коробочка,

Есть и ситец и парча,

Пожалей, душа-зазнобушка

С молодецкого плеча!

— Перестань, пожалуйста, — взмолилась певица. — Уши вянут, и слова все переврала.

— А как нужно?..

* * *

Зимний день короток. Сумерки неспешно сгущались над покрытой прочным ледяным панцирем рекой. Куда спешить? От тьмы не уйдешь, и она все равно завладеет всем: и реками, и лесами, и заснеженными полями, и огородившимися высокими стенами селениями. Разве только кострам ночь оставит в жертву небольшие светлые круги. Ей не жалко, все равно под ее властью — весь мир.

Зализа сидел у огня на медвежьей шкуре, скрестив ноги и продолжая поигрывать своим маленьким ножом, перебирая его между пальцами, перекидывая из руки в руку, отпуская и снова ловя, не давая долететь до земли. Пламя испарило изморозь с его бороды, согрело доспех и теперь красными отблесками играло на начищенных пластинах юшмана, придавая опричнику невероятно зловещий, кровожадный вид безжалостного монстра.

Подошедший с реки купец, невысокий, но широкоплечий — скорее всего, благодаря богатой шубе из пушистой куницы — увидев воеводу, аж поежился и неожиданно низко поклонился, зажав в руке высокую нерпичью шапку:

— Здрав будь, боярин Семен Прокофьевич.

— И тебе здоровия желаю, гость дорогой, — кивнул Зализа. — Садись к огню, угостись, чем Бог послал, расскажи, кто таков, из каких земель, откуда и куда путь держишь?

То, что купец знал его по имени, опричника не удивило. Коли по Луге дела свои торговые ведет — не может не знать.

— Нынче я из Персии, Семен Прокофьевич. Милостью государя нашего Ивана Васильевича, по Волге наши струги ходят ноне невозбранно до самого моря, и торговля стала ох как хороша, — вежливо, без особого подобострастия выразил свое благожелательное отношение к власти купец. — Привез по осени бумагу сарацинскую, доспехи и оружие кузнецов тамошних, а также шелка невесомые. Хочу, пока зимний путь стал, лишний товар в Ганзу перепродать, а то летом туда ходить недосуг.

Купец засунул руку за ворот огромной шубы, способной вместить никак не меньше трех взрослых людей, и извлек резную деревянную шкатулочку, открыл крышку и ловким отработанным движением выдернул оттуда невесомое шелковое покрывало. Покрывало раскрылось в воздухе и, паря над шкурами, стало неторопливо опускаться вниз. Таким же умелым жестом гость сдернул его к себе, не дав коснуться земли, и опустил назад в шкатулку. Хлопнула, опустившись, крышка, и купец, слегка склонив голову, протянул ее опричнику.

— Прими от меня скромный подарок, Семен Прокофьевич, не чини обиды. Я, Кондрат Логинов, сын Василия, много хорошего о тебе слышал.