Смерть играет - Сирил Хейр

— Пригласил их? — говорил Вентри. — Да, конечно, а почему бы нет? Они вполне благоразумные люди, по крайней мере двое из них. А что касается Николы, она должна быть довольна жизнью. Полагаю, вы читали в газетах, что родилась девочка?

— Девочка? — в полном недоумении переспросил Петигрю.

— Это ребенок вдовы, родившийся спустя две недели после гибели своего отца. Наверняка миссис Бассет говорила вам об этом, ведь теперь она больше ни о чем говорить не может. Так что теперь Диксоны записаны в пэры. Какая игра, подумать только, какая интрига!

В следующий момент он с широко распахнутыми объятиями приветствовал даму с золотистыми волосами, которая оказалась женой молодого кларнетиста Кларксона, и Петигрю ретировался.

Так случилось, что позднее Петигрю присутствовал при встрече бывшей миссис Диксон и теперешней миссис Диксон и их уважаемых супругов, которая проходила под бдительным и неодобрительным взглядом миссис Бассет. Все четверо, на его взгляд, вели себя отменно. Особенно Диксон и Люси проявляли завидную невозмутимость во время этой щекотливой встречи. Никола слегка покраснела, когда сказала: «Рада видеть вас, Люси», но фраза Люси: «Вы замечательно выглядите, Никола» — была произнесена безупречно. Темно-каштановая и черная головки на мгновение приблизились друг к другу, и встреча была закончена. Когда они двинулись прочь, перед Петигрю на мгновение одновременно промелькнули их профили, и у него в голове возникла какая-то мысль, но через секунду исчезла.

Она вернулась к нему уже в постели.

— Господи, вот интересно! — воскликнул Петигрю. — Ты думаешь, она может быть Агнес?

— Кто может быть Агнес? — сонно переспросила Элеонор. — Пожалуйста, погаси свет, милый. Я хочу заснуть.

— Миссис Диксон, — ответил Петигрю, послушно выключая свет.

— Ее зовут Никола, — уточнила Элеонор и сразу провалилась в сон.

Но ее муж еще некоторое время бодрствовал, уставясь взглядом в темноту. Перед глазами маячило полное лицо Вентри, постепенно трансформируясь в бледное, живое лицо женщины, которая повторяла: «Я ненавижу Диккенса».

— Эти его коктейли все-таки слишком крепкие, — была его последняя сознательная мысль перед провалом в сон.

У Петигрю, разумеется, был билет на концерт, но только утром в день события он узнал, что его появления ждут и на репетиции. Элеонор оглушила его этим известием за завтраком, когда они обсуждали распорядок дня:

— Вчера на приеме мистер Диксон спросил меня, придешь ли ты. Ты был занят с кем-то разговором, но я сказала, что ты будешь в восторге.

— Интересно, как ты об этом догадалась, — задумчиво произнес Петигрю.

— Нет, правда, — настаивала Элеонор, — будет очень интересно, и я знаю, что все равно сегодня ты свободен.

— Отвечая на твое второе утверждение, скажу, что я пообещал себе провести восхитительный день наедине с последним номером «Юридического обозрения». Там есть статья под названием «Введение к Пюфендорфу», которую просто необходимо прочитать.

Блестящие глаза Элеонор выразили живейшее сочувствие.

— Тогда захвати «Обозрение» на репетицию, дорогой. Если не хочешь слушать музыку, можешь этого не делать. Достать журнал? Мне кажется, он под ножкой стола, куда ты его подсунул в прошлом месяце.

Петигрю нахмурился и заметил:

— Давно уже пора пригласить плотника починить стол. Довольно трудно держаться в ногу с последними законами, когда у тебя хромоногий стол. Ладно, на этот раз я не против того, чтобы отложить Пюфендорфа. Но все-таки не пойму, какой от меня толк на репетиции.

— Мистер Диксон считает, что хорошо, если ты будешь представлять комитет на случай каких-то проблем.

— Уверен, что сам мистер Диксон способен справиться с любыми проблемами гораздо лучше меня. Но раз уж ты пообещала, я пойду. Будем надеяться, что мое присутствие окажется таким же декоративным, как присутствие пожарного в «Гранд-опера».

Ровно в три часа почетный казначей снова оказался в Сити-Холл. Хотя он не горел желанием услышать репетицию произведений, ведь ему предстояло в тот же вечер прослушать их еще раз, время он провел более интересно, чем ожидал. В частности, он был зачарован Клейтоном Эвансом. Эванс в качестве ведущего репетицию совершенно отличался от той уверенной, погруженной в себя фигуры на дирижерском помосте, которого Петигрю видел во время прежних концертов, или от того невозмутимого диктатора, с которым он встречался на заседаниях комитета. Это был новый Эванс, одновременно трогательный и внушающий ужас трогательный в своих усилиях добиться от исполнителей уровня игры, которого ни один музыкант в мире не способен достичь, и ужасающий той энергией, которую он тратил на достижение этой цели. Он пребывал в состоянии крайнего нервного напряжения, что неминуемо должно было передаться музыкантам. Петигрю вскоре начал задумываться, каков будет результат этого напряжения неслыханно великолепное исполнение или же полный крах концерта от элементарного нервного истощения.

Эванс начал с небольшого обращения к оркестрантам.

— Мы начинаем концерт с исполнения Национального гимна всем оркестром, сказал он высоким напряженным голосом. — Повторяю, всем оркестром. Я отдаю себе отчет в том, что первый номер программы не требует участия всех инструментов, как это предусмотрено партитурой концерта для скрипки с оркестром. Но это не имеет значения. Мой оркестр понимает, что я не разрешаю музыкантам расхаживать взад-вперед в перерыве между исполнением номеров, если их инструменты не участвуют в данной пьесе. Те из вас, кто не занят в Генделе, могут сидеть и слушать. Во всяком случае, для некоторых будет внове послушать музыку. Это понятно? — Он резко постучал по пюпитру. — Национальный гимн, пожалуйста.

«Следует ли мне, — подумал Петигрю, — встать, когда на репетиции исполняется гимн страны?» Это был деликатный момент, разрешить который мог лишь надежный авторитет. Он осторожно огляделся и краем глаза увидел, что Люси Кар лесс по-прежнему сидит в одном из кресел сзади. Будучи иностранкой, она не могла считаться надежным советчиком. Ее муж был на ногах, но вряд ли в той позе, которую требовал данный случай от верноподданных граждан. Он стоял спиной к сцене и, по всей видимости, тихо препирался с человеком, которого из-за темноты Петигрю не смог узнать. Диксон куда-то исчез. Петигрю счел вставание излишним. Он порадовался, что остался сидеть, когда понял, что в своем теперешнем настроении Эванс не намерен мириться с малейшей небрежностью в исполнении даже этой навязшей в ушах мелодии. Понадобилось целых десять минут и много горьких и ядовитых упреков дирижера, прежде чем он счел работу своего оркестра удовлетворительной.

— Ну что ж! С меня достаточно! — сказал кто-то рядом с Петигрю.

Фигура, пребывавшая в тени, материализовалась и оказалась толстяком Вентри.

— У меня похмелье! И пальцы отекли так, что все стали похожи на большой палец. Эванс оторвет мне голову. К вечеру все будет нормально, но как объяснить это ему, когда он в таком состоянии?