Записки Павла Курганова - Юрий Борисович Ильинский

Майор сел рядом с шофером. Подтянутый, необычно торжественный старшина, осведомленный, какую птицу он везет, был корректен и вежлив, как дипломат на приеме, и осторожно уголком глаза поглядывал на своего соседа. Саша Малоличко, представленный как мой ординарец, молчаливо сидел в углу рядом со мной.

Майор упивался красотами окрестностей и рассказывал такие анекдоты, что у Саши краснели уши, а я от души хохотал и, стараясь не отстать, черпал из своих запасов слышанное ранее в госпиталях. Майор сочно и густо ржал, еще более повеселел, лихо отсвистел какую-то допотопную песню «Черные гусары».

Мимо проносились поля, перелески, разбитые войной деревни. Я посмотрел на красивый, правильный профиль майора.

«Ну погоди же, черный гусар, посмотрим, что ты вскоре запоешь».

Майор неожиданно закрутил головой.

— Что-то долго едем, господа военные, где же река?

— Здесь, недалеко, — ответил я, — сразу за городом.

Я сказал это спокойно, и майор принял это спокойно, но если б он только знал, в какой город мы направляемся — мы ехали в город К…

Замелькали маленькие, увитые плющом домики. Мы въехали в затопленный солнцем, зеленый городок и остановились у ратуши.

— Простите, товарищи офицеры, — деликатно забасил старшина, — моторчик перегрелся — водички залью.

— Залей, братец, залей, — покровительственно проговорил майор, — а мы тем временем разомнем старые кости.

Мы вылезли «разминать» кости, медленно подошли к могилам у ратуши. Я оглянулся — старшина с ведром подошел к колонке, набрал воды, залил в радиатор. Мы закурили и подошли ближе к могилам.

— О, прах русских воинов, — высокопарно произнес майор, — вот где ты лежишь, как далеко от родных краев. О, русские могилы, сколько их, где их нет?

Я закусил губы. Ах, сволочь. Ты еще издеваешься, а сколько русских могил возникло по твоей милости?

Подошел старшина и срывающимся от волнения голосом сказал.

— Тут вот есть очень интересный памятник, весь черный и золотистый, его нужно обязательно посмотреть, — старшина здорово волновался.

Ничего не подозревавший майор подошел к могиле и впился взором в золотую надпись… Сильный удар в челюсть опрокинул меня навзничь. Тотчас рядом со мной, как мешок с мукой, рухнул майор, сбитый страшным ударом. Багроволицый старшина схватил его за грудь, приподнял с земли и так ударил его, что тот потерял сознание. Через мгновение Саша сидел на нем верхом, отстегнул кобуру, обшарил карманы. «Майору» связали руки ремешком от планшета. Старшина вылил на него полведра воды, и тот едва очухался. Странное зрелище являл собой пойманный гитлеровец. От великолепного майора не осталось и следа — перед нами на помятой клумбе сидел, трусливо моргая, человек с огромным синяком под глазом.

IV

 моей памяти навсегда останется это страшное утро…А утро, утро было какое! Чудесное, летнее, сотканное из золота солнечных лучей и голубизны горного воздуха. Небо бездонное, алмазное, чистое, вымытое ночным дождем, просушенное теплым ветром.

Вдруг воздух со свистом рассекли металлические подвижные тела. Тройка «мессеров» пронеслась над самой крышей к центру города, поливая улицы пулеметным огнем. Все замерли. Затем прошло второе звено, забухали запоздалые разрывы зениток, над городом закрутилось «чертово» колесо. Бомбардировщики входили в пике, взмывали вверх, а земля, вздрогнув от тяжелого удара, вздымала ржаво-черный фонтан огня и дыма.

Все это продолжалось несколько минут. Самолеты исчезли.

Я перепрыгнул через балюстраду, помчался по главной улице к центру — рядом бежали врачи, сестры, легкораненые, какие-то солдаты. Я добежал до мостика. Каменный, одноарочyый, он всегда напоминал мне о Ленинграде, куда я ездил на каникулы. На мосту всегда стояли наши часовые. Но что с ними?

Оба часовых не ушли с поста. Один лежал без движения, натянув на голову изодранную шинель: он был убит. Наискось секанула его пулеметная строчка. Об этом красноречиво говорили четыре окровавленных суконных бугорка на спине — следы выходных отверстий пуль. Второй часовой лежал поодаль, судорожно вцепившись в раздробленную винтовку. Закрыв глаза, он едва слышно стонал, неестественно вывернутая нога мелко подрагивала. Прибежали санитары, солдата подняли, положили на носилки. В лужице крови что-то тускло поблескивало. Я нагнулся и поднял маленький кругляшок — медаль «За боевые заслуги». Я вытер медаль (она была в красном, липком) о траву. Санитары тронулись. Голова раненого бессильно моталась из стороны в сторону в такт шагам. Я догнал носилки, передал медаль санитару и побежал дальше.

В угловой домик попала бомба, начисто срезав угол. У ограды во дворе меня окликнули. Полный, солидный мужчина, лежа в густой траве, попросил сообщить о случившемся его жене. Невидящими глазами он смотрел на меня и прерывисто, странно спокойно говорил:

— Пан комендант, передайте моей жене, обязательно передайте, что я здесь, ведь вы знаете, где я живу.

Сложив пухлые руки в перстнях на круглом животе, он беспрестанно повторял эту фразу. Я не знал этого человека, нагнулся, чтобы лучше его рассмотреть, и отпрянул точно обожженный — ног у этого человека не было…

Я выбежал на главную улицу. Воздушная волна сорвала пышный убор с каштанов, странно выглядели их голые кроны, точно сотни худых изможденных темных рук тянулись в неслышной мольбе к грозному небу.

Посреди улицы валялся подбитый «Виллис» и рядом лежали трое убитых. По улицам пробегали солдаты из комендатуры, проехал на полуторке старшина — повез раненых…

Помню, что я кого-то перевязывал, кого-то откапывал. Потом быстро пошел к комендатуре. До нее оставалось несколько кварталов. У костела нужно было повернуть за угол направо. Вот и костел. Проходя мимо знакомой каменной ограды, я заглянул сквозь решетку и замер. Весь дворик костела был полон трупов. День был воскресный, в костеле были люди. Сюда гитлеровские летчики сбросили свой смертоносный стальной град. Трупы лежали в разных позах, кровь запеклась на камнях, вытертых до блеска коленями верующих. Фашисты не пощадили и гранитную фигуру Христа. Чудовищный осколок стали сбил с согнутых плеч Христа голову в терновом венце, она упала в лужу крови убитого мальчика. Из дальнего угла, охая, поднялся человек и, шатаясь, побрел к выходу.

Откуда-то взялся Малоличко. Бледный, с дрожащими губами, он ходил по двору, помогая перевязывать раненых. Я обошел кругом постамента и вскрикнул. На земле неподвижно лежала девушка, ее легкое воздушное платье багровело пятнами. Чистые голубые глаза смотрели в небо, и маленькие облака отражались в них и исчезали, уплывая в неведомую даль.

Зося! Смерть! Я сразу понял, что это смерть — живые так не лежат. Много я видел смертей, и сам убивал — таково ремесло солдата, но…

Я снял фуражку, взял Зосю на руки и вышел со