Змея - Анджей Сапковский

Все могут короли, все могут короли!

И судьбы всей земли вершат они порой,

Но, что ни говори, жениться по любви

Не может ни один, ни один король![20]

* * *

Он ускорил шаг. Но лабиринт спутывал, Минотавр грозил, музыка преследовала. Постоянно советская.

Ra, Ra, Rasputin, lover of the Russian queen

There was a cat that really was gone

Ra, Ra, Rasputin, Russia's greatest love machine

It was a shame how he carried on.[21]

Раздался пронзительный рев клаксона, мимо, вздымая клубы пыли, промелькнул «Лазик». На переднем сиденье сидели два десантника в голубых беретах, на заднем — две молоденькие барышни в гражданской одежде, заливающиеся визгливым смехом. В «Лазике» тоже был магнитофон.

If you change your mind,

I’m the first in line

Honey, I’m still free

Take a chance on me…[22]

«Завтра, — подумал Леварт, предвидя с непоколебимой уверенностью, — завтра пошлют меня на линию».

В следующей бочке,[23]мимо которой он проходил, наверное, магнитофона не было. Или там предпочитали более традиционные мелодии.

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном.

Где твой черный пистолет?

На Большом Каретном.

А где тебя сегодня нет?

На Большом Каретном.[24]

«Загляну в госпиталь, — подумал он, — Да, определенно так. Это лучше, чем Валун, Матюха и самогон, который у них еще остался».

Он прошел мимо очередного барака, тоже с гитаристом. Тоже традиционалистом.

Здравствуй, моя Мурка, здравствуй дорогая,

Здравствуй, моя Мурка, и прощай.

Ты зашухерила всю нашу малину,

И теперь маслину получай![25]

Перед дуканом, заставленным бутылями соков и мешочками сушеных фруктов, сидел худой и высохший, как жертва чумы, старичок в грязной чалме. В руке, почти как у скелета, он держал тасбих, мусульманские четки. Глядя впереди себя мертвым взглядом, он как-то смешно раскачивался, аритмично, словно сотрясаемый неровным тактом Аллы Пугачевой, напористой синкопой «Аббы» и «Бони М», охрипшим баритоном Высоцкого и певуче-трогательной ноткой бандитской «Мурки». Старик качал седой бородой и причмокивал губами, непрерывно что-то повторяя, какие-то слова. Может, жалобы. Может, молитвы. Может, проклятия.

Леварт прибавил ходу. Оставляя позади себя Лабиринт. Неся с собой его часть. Его пятно.

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Умоляю вас вскачь не лететь!

Но что-то кони мне попались привередливые!

Коль дожить не успел, так хотя бы — допеть!

Я коней напою, я куплет допою,

Хоть немного еще постою на краю…[26]

Небо было темно-синего цвета.

* * *

— Добрый вечер, Таня… То есть, Татьяна Николаевна… Извините… Я… Хотел бы… Потому что завтра…

Глаза Тани, сестры Татьяны Николаевны, смягчились. Так красиво, как могут смягчаться только глаза Татьян. Медсестричек Татьян, упоительно пахнущих эфиром и йодоформом, белокрылых ангелов афганских медсанбатов.

— Таня… Я…

— Ничего не говори, парень. Пойдем.

* * *

Пополнение насчитывало шесть человек, не считая командовавшего младшего сержанта. Пополнение, не считая сержанта, явно появилось на свет в годах 1963—1965-х и, наверное, поэтому выглядело, как дети. Дети, одетые в новенькие, пахнущие складом хэбэ и панамы, дети, которым взрослого и боевого вида никак не хотели добавить ни акаэмы на ремне, ни забитые магазинами холщовые патронташи, которые на солдатском жаргоне назывались лифчиками, то есть бюстгальтерами.

— Равняйсь! — скомандовал младший сержант, определенно старше своих подчиненных. — Смирно! Товарищ прапорщик…

— Отставить, вольно, — не по-уставному махнул рукой Леварт. — А вы… Я вас, кажется, знаю.

— А как же, — подтвердил с улыбкой вовсе не такой уж молодой младший сержант. — Ты же Павел Леварт. Мы познакомились в Ашхабаде, в учебке. Не помнишь? Станиславский Олег Евгеньевич…

— В Ашхабаде, понятно, — Леварт не слишком удачно скрыл смущение. — Называли тебя… Менделеев?

— Ломоносов, — поправил Олег Евгеньевич Станиславский с прежней улыбкой. — Это потому, что я закончил МГУ. Был научным сотрудником в Институте ботаники. Какое-то время. До того времени, когда…

Леварт кивнул головой. Он знал, до какого времени. Потому что об этом тоже ходили слухи в ашхабадской учебке.

— Ну-ну, — вздохнул он, — значит все-таки попал ты за речку, Ломоносов.

— А почему я должен был не попасть?

Леварт не ответил. Ему надоело постоянно смущаться.

— Слушай мою команду! — Леварт выпрямился, бросил суровый взгляд на сопливое войско. — Взять вещи и в путь. Шевелись! Поторопи-ка ты эту компанию, младший сержант.

— Не желаешь сначала познакомиться с солдатами?

— Позже. Успею. Сейчас выходим, идем на точку, оттуда с колонной едем на позицию.

— Далеко? Куда?

— Куда приказано.

— А… — бывший ботаник проглотил слюну. — А дорога? Будет безопасно?

— Здесь Афганистан. Здесь нигде не бывает безопасно.

* * *

На пункте, заполненном людьми и машинами, их ждал Ваня Жигунов. По воистину удивительному стечению обстоятельств его распределили и послали туда же, куда послали Леварта и вверенное ему пополнение, недавно прибывшее из Ташкента.