Тарлан - Тагай Мурад

Ставка на темную яму – самое сложное и трудное состязание в улаке. Потому и самое почетное. Победа в нем – честь для наездника и его коня. Один раз сбросить улак в яму труднее, чем трижды вынести его из толпы наездников!

29

Борьба разгоралась все сильнее. Тут Джура-бобо, пустив коня рысью, подъехал ко мне:

– Наездник Зиядулла, испытайте, брат, и нашего гнедого.

Он спешился и протянул мне поводья. Я вручил ему поводья Тарлана. Оседлал гнедого Джуры-бобо. Делать было нечего: нельзя не уважить пожилого человека. Ему за шестьдесят. Бездетный. Дважды был женат. И от обеих жен не было детей. Взял в жены третью. И эта не родила. Жены, с которыми он развелся, вышли замуж и обзавелись детьми. Вот и ходит теперь Джура-бобо, не смея головы поднять. На свадьбах держит взгляд ниже скатерти. Ступает по улицам, уставясь на носки сапог. Даже разговаривает негромко.

Джура-бобо обратил внимание на то, что его имя почти не произносилось людьми. Люди вспоминали о нем только при встрече или когда им на глаза попадался его дом. При встрече спрашивали, как здоровье Джуры-бобо. Или еще говорили: «Это дом Джуры-бобо». Имена других поселян люди постоянно носят на устах. К примеру, идет соседский сын в школу. Учитель проводит перекличку: «Мурадов!» Соседский сын вскакивает с места и говорит: «Я». За день в класс приходит шесть учителей. А это значит, что имя Mурада-соседа звучит шесть раз. А всего у соседа восемь детей. И все ходят в школу. Вызывая каждого из них, учителя упоминают имя отца шесть раз на дню. Стало быть, всего за один только день сосед сорок восемь раз упоминается людьми. Вдобавок еще на улицах по нескольку раз произносится его имя! Это чей сын? Мурада! А это чья дочь? Мурада!

Жизнь для Джуры-бобо стала тяжелым бременем. Однажды за обедом он принял опиум. Решил запить холодной водой, чтобы умереть. Поднес к губам фарфоровую чашку с водой, но вдруг передумал. Решил назло всем совершить какое-нибудь смелое дело. В гневе отшвырнул чашку. Чашка разлетелась вдребезги.

Он продал коров, овец. Купил «Жигули». За руль усадил старшего сына соседа. Сказал:

– Хватит с меня, чтобы возил, куда укажу. Главное, чтобы машина поднимала за собой пыль, а люди говорили: «Это машина Джуры-бобо. Машина у Джуры-бобо молочного цвета». Так пусть и говорят. А по дорогам пускай гаишники останавливают и, проверяя документы, читают имя…

Но душа Джуры-бобо не этом не успокоилась. Продал и машину. На вырученные деньги купил вот этого гнедого. Долю, что берег для неродившихся своих детей, скормил гнедому коню. Растил его для улака. Сам в улаке не участвовал. Постарел, а все равно, как неуемный наездник, готовил своего гнедого для скачек. Вместе с участниками состязаний ездил даже в дальние кишлаки. Если у кого лошадь выбилась из сил или стала непригодной, одалживал своего гнедого. Теперь у Джуры-бобо одна была забота: только бы его гнедой вынес улак из круга. Тогда распорядитель объявил бы, что это конь Джуры-бобо вынес улак. И чтобы он крикнул: «Конь Джуры-бобо! Подходи забирай награду». Главное, чтобы имя его услыхало побольше народу. А если тугие на ухо переспросят, кто выиграл, то и им ответят, что это конь Джуры-бобо.

И наездники, и распорядитель смекнули, что было на уме у Джуры-бобо. На состязаниях старались ему угодить. Специально просили его гнедого для состязаний. А когда сам Джура-бобо предлагал коня, наездники никогда не отказывались.

Распорядители пришлись Джуре-бобо по душе.

30

Показав гнедому Джуры-бобо яму и дав обнюхать ее, я вернулся на место. Через миг лошади с громким топотом сбились в плотную кучу. Чей-то конь, похожий на серую куропатку, вынес улак.

Один бок серого был голубой, а другой – белый. Еще на нем были темные пятна.

Серый взял левее и оторвался от группы. Захребетники не смогли подступиться к куропатке.

Распорядитель, тряся плеткой над головой, объявил:

– Не считается! Улак в яму не попал!

И правда, улак застрял на краю ямы. А победа засчитывается, только если он попадет точно в яму.

Распорядитель поднял улак и, отъехав подальше, сбросил его на землю:

– Наездники, ставка прежняя! Налетай!

Та же серая куропатка опять решила вынести улак из круга. Засмотревшись на коня, я задался вопросом: почему один только серый берет улак? Даже захребетников оставил с носом. Я стал наблюдать внимательней. Серого окружили несколько его товарищей по стремени. Наездник на сером коне преспокойно поднял улак. Начал протискиваться сквозь толпу. Товарищи по стремени не подпускали чужих лошадей к серому. Скакали, окружив серого и делая вид, будто дерутся за улак. Стегая серого по крупу, помогали ему:

– Давай, Дарбанд, гони! Ну же, проворней, Дарбанд!

– Жми, Дарбанд, не поддавайся!

Получается, это были наездники из Дарбанда. Всадник на сером, прижав коленом улак, несся с гиканьем:

– Эге-гей, эге-гей! Ах, ты мой родной! Милый мой отец, ну гони же!

Это что же получается, братья мои: дарбандский наездник лошадь называет отцом? Ха-ха-ха!

В этот раз куропатка сбросил улак точно в яму.

– Честно-о! Серый! Эй, серый! Возьми улак и отвези туда, откуда приехал. Наездники! Следующая ставка: большой бык. Забьешь на мясо – большую свадьбу накормишь! Хватай, и пусть все ваши желания исполнятся!

Конники снова пустились скакать к яме. В этот раз улак достался саврасому коню из колхоза «Восьмое марта».

– Держись, «Восьмое марта»! Не сдавайся!

– Будь осторожен, «Восьмое марта»! Следом мчится карий!

– Давай жми что есть мочи!

– «Восьмое марта», наддай коню!

Бык отошел к наездникам из колхоза «Восьмое марта»!

31

Потом улак из круга вынес я. Кони, скакавшие рядом, меня обогнали. Преградили все пути и к яме не подпустили.

Братья мои, один конь пыли не подымет, а если и подымет, славы этим не добьется!

Не помня себя от обиды, я закричал своим товарищам по стремени:

– Вы люди или нет?! Хоть раз помогите!

И тут наши опомнились.

Я пробрался к улаку. Потянулся и подхватил его с земли. Распорядитель объявил:

– Улак поднял конь Джуры-бобо! Конь Джуры-бобо! Вырывая друг у друга улак, вместе с саврасым из колхоза «Восьмое марта» мы выбрались из круга.

– Улак у коня Джуры-бобо! Не говорите, что не слышали: улак у коня Джуры-бобо!

Взяв меня в круг, мои товарищи по стремени скакали рядом. Чужим коням не давали подступиться. Я стегал гнедого Джуры-бобо и приговаривал:

– Ну-ну! Гони, конь Джуры-бобо! Что за гривушка у тебя, так и колышется! Гони же, конь Джуры-бобо! Йе-ху!..

Топот, топот,