Штрафники, разведчики, пехота. «Окопная правда» Великой Отечественной - Владимир Першанин

— Радуйся, дурак, — сказал пожилой сапер, — нашей вины тут нет. Кому какая судьба.

На правый берег Днепра мы перебирались ночью через понтонный мост. На берегу наши войска уже захватили плацдармы, саперы навели переправу. Нам не пришлось форсировать реку на плотах под огнем противника. Но вскоре я был ранен.

Проводили разведку и зашли в небольшое сожженное село. Нас было человек семь вместе с саперами. Местность вокруг оставалась пока ничейной. Немцы отступили, а наши ждали результатов разведки. Слишком часто натыкались на засады и мины, поэтому части двигались осторожно. По нам открыли огонь из пулемета. Стреляли издалека. Тактика у немцев была примерно такая. Сильным огнем заставить нас залечь, потянуть время, пока мы вызовем подмогу, а потом исчезнуть.

Мы решили разделаться с пулеметом самостоятельно и, если удастся, взять «языка». Разделившись на две группы, осторожно обошли пулеметное гнездо с флангов. Пулеметчики заметили меня и развернули стволы. Что-то ударило по ноге. Боли вначале не почувствовал, потом стало жечь в голени. Сильно текла кровь. Меня перевязали. Повезло, что не перебило кость. Я остался лежать, а ребята забросали пулеметчиков гранатами. Было уже не до «языка», так как ранили еще одного разведчика. Я доковылял до развороченного гранатами окопа. Помню, зажимая дырку во фляжке, мне дали выпить рома. Я сделал несколько глотков, невольно поглядывая на изрешеченные осколками тела немецких пулеметчиков. Хоть «языка» и не взяли, зато не подставили под удар передовую роту.

Около месяца лечился в медсанбате. Когда выписали, нога еще толком не зажила, и меня прикомандировали к военной комендатуре. Это была как бы небольшая передышка от войны, но здесь мне пришлось захватить кусочек знаменитого Корсунь-Шевченковского сражения в феврале сорок четвертого года. Многие знают картину известного художника Кривоногова П. А. «Корсунь-Шевченковское побоище». Бескрайнее заснеженное поле, заваленное трупами немецких солдат и разбитой техники. Это было место прорыва, куда устремились из «котла» окруженные немцы.

Часть из них прорвалась, но потери немецких войск были огромны. Чтобы перекрыть все выходы из окружения, кроме регулярных частей, формировались отряды и группы из выздоравливающих раненых, тыловиков, работников штабов и комендантских подразделений. Я командовал в звании старшины отрядом в шестьдесят человек. Что-то вроде усиленного взвода. У нас имелся «максим», два ручных пулемета, мы поддерживали батарею 76-миллиметровок.

Лежали прямо в снегу, выкопав окопчики в колеях от машин, укрывшись в воронках. Батарея вела непрерывный огонь. «Студебеккер», подвозивший боеприпасы, загорелся. Ящики со снарядами сбрасывали прямо в снег. Потом водитель, отчаянный парень, отогнал грузовик в сторону. Я видел, как он ехал на горящих шинах, а когда спрыгнул, огненным шаром взорвался топливный бак.

Я стрелял из автомата. Выпустил все три диска. Перезаряжать их не было времени. Я взял автомат погибшего бойца, потом винтовку. Стреляли все непрерывно, хотя многие не имели опыта. Немецкий танк пошел прямо на батарею, разбил одно орудие (второе было повреждено миной) и вспыхнул метрах в ста двадцати от наших позиций. Немцы прорывались отчаянно. Правее нас опрокинули и полностью уничтожили стрелковую роту. В прорыв устремились сотни немцев. Мы стреляли им во фланг, некоторые падали, остальные продолжали бежать.

Меня позвали к парторгу. Пожилой мужчина был ранен четырьмя пулями в руку и шею. Он считал, что умирает, пытался что-то сказать, передать документы. Я увидел, что крупные артерии на шее не задеты, помог его перевязать и заверил, что он будет жить. Натиск немцев к тому времени немного ослаб. Я подозвал крепкого рослого бойца, дал ему в помощь двух легкораненых, и мы отправили парторга в санбат. Воевал он, кстати, смело. Утоптанный, пропитанный кровью снег возле него был засыпан стреляными гильзами.

Мы провели в дозоре всю долгую холодную ночь. Люди моего сборного взвода (многие в возрасте) мерзли. Чтобы согреться, прыгали, толкали друг друга, а в снежной полутьме мелькали вдалеке тени. Выходили из окружения остатки немцев. Мы давали очередь-другую, иногда посылала снаряд батарея, в которой остались два орудия, оба поврежденные. Утром нас накормили, а к полудню дали приказ возвращаться в часть. Из шестидесяти человек у меня осталось менее тридцати. Хоронила погибших специальная команда.

Уцелевшие бойцы рассчитывали на награды, особенно тыловики. Для них такой бой был героическим событием. Дрались большинство неплохо, хотя несколько легкораненых улизнули без моего разрешения. Но немцев на своем участке не пропустили, хотя человек двенадцать погибли, а два десятка получили ранения. Отступать нам категорически запрещалось, и приказ мы выполнили. Никого из моего сводного отряда не наградили. Мы считались прикомандированным подразделением. Кому заполнять наградные листы, так и не решили.

Бой был ожесточенный, мы понесли большие потери. Я был бы рад, если бы хоть трое-четверо человек получили медали. Я считал, что ребята заслужили. Позже я видел, что многие штабные офицеры щеголяют с новенькими орденами за успех в Корсунь-Шев-ченковском сражении. Оставалось утешаться только солдатской присказкой: «Не за ордена воюем!» Ну, и ценить то, что мы остались в живых. Немцы всегда боялись плена, лагерей в Сибири, где якобы невозможно выжить из-за страшных морозов. Прорывались они отчаянно, и некоторые наши роты были выбиты почти полностью.

В марте сорок пятого года я был назначен помощником командира разведвзвода 120-го стрелкового полка, 69-й Севской стрелковой дивизии. Принимал участие в боевых действиях на территории Германии, но особенно врезались в память бои на подступах к Праге. Шел май 1945 года. Покончил с собой Гитлер, был взят Берлин. Но немцы, особенно эсэсовские части, упорно тянули войну, пытаясь прорваться к нашим союзникам, где рассчитывали на снисхождение. Трагические события развернулись в Чехословакии, которая в основном была освобождена нашими войсками. Однако в стране и в Праге оставалась мощная немецкая группировка.

Пятого мая началось народное восстание в Праге. Я позволю себе привести некоторые цифры из исторических источников. В восстании прямо или косвенно участвовала почти вся взрослая часть населения чехословацкой столицы. В ночь с 5 на 6 мая на улицах были воздвигнуты 1600 баррикад, которые защищали 30 тысяч человек. Защитники Праги испытывали сильнейшую нехватку оружия и боеприпасов. Седьмого мая положение восставших стало критическим. Немецкие танки, разбивая баррикады, продвигались к центру города. Эсэсовцы словно не понимали, что война уже проиграна. Расстреливали всех подряд, в том числе заложников, которых выгоняли из домов и убивали под их собственными окнами. Чешское радио постоянно передавало сообщение, что Прага сражается, но требуется срочная помощь, иначе город и население будут уничтожены.

Четвертым Украинским фронтом, в который входили наш полк и дивизия, командовал генерал армии Еременко А. И., решительный и энергичный военачальник, воевавший в Сталинграде. Колонны советских войск по горным и лесным дорогам шли в сторону Праги. Без нужды старались не ввязываться в бои с многочисленными немецкими частями, пробивавшимися по всем дорогам и через леса на запад. Прага! Вот была цель, которая стояла перед нами. Но по пути в период шестого-девятого мая приходилось часто вступать в бои, чтобы пробить путь.