Одурманивание Маньчжурии. Алкоголь, опиум и культура в Северо-Восточном Китае - Норман Смит

и ассоциациям интоксиканта с внешним империализмом [Zheng 2005: 154]. По мере трансформации в продукт рекреационного потребления опиум растерял свою респектабельность как медицинское средство. На пике популярности наркотик стал атрибутом досуга. Чжэн связывает стремительную популяризацию опиума со схожестью процедур его приготовления с организацией питания, чайными церемониями и потреблением табака и сахара[42]. Популярности наркотика также способствовало его восприятие в качестве афродизиака[43]. «Страсть ко всему заморскому» в период династии Цин распространялась и на опиум, который все больше становился символом космополитичной культуры того времени [Zheng 2005: 8]. С течением времени потребление опиума начали связывать с предполагаемыми «врожденными чертами» характера китайцев, в том числе предпочтением к проведению времени в помещении за такими занятиями, как, например, написание стихов, и любовью к предметам роскоши, в частности шелку. Китайцам противопоставлялись европейцы, которые, будто бы потакая привычке потреблять алкоголь, демонстрировали талант к активным занятиям вне помещений, в том числе вождению автомобилей и управлению лодками и летательными аппаратами [Bai 1941a: 8]. Схожее, еще более негативное восприятие употребления спиртного различными народами отмечается в работе Мириам Кингсберг, посвященной Сакаи Ёсио, известному профессору медицинского колледжа при Токийском имперском университете. В 1930-х гг. Сакаи считал, что потребление алкоголя японцами связано с их этнической «активностью» в противоположность «летаргии» китайского народа, курившего опиум [Kingsberg 2009: 42–43].

Опиум распространялся в китайском обществе по сложным сетям торговых путей и личных взаимоотношений. Известно, что император династии Мин Чжу Ицзюнь (гг. прав. 1572–1620), правивший под девизом «Ваньли»[44], многие годы отсутствовал при дворе, в том числе и по причине своей привязанности к опиуму. Однако еще более существенным для китайского общества в целом в период династии Цин было распределение опиума посредством практики хуэйби – системы отклонений или отводов, которые предполагали регулярное превентивное отстранение от должностей и ротацию чиновников во избежание злоупотреблений. Как отмечает Чжэн Янвэнь, бюрократы не расставались со своими привычками, распространяя в обществе рекреационное потребление опиума, подтачивающее империю [Zheng 2005: 81]. Карьеры официальных лиц корнями уходили в конфуцианские представления о моральном долге. Однако по мере того, как все больше чиновников начинало употреблять опиум, эта страсть становилась для многих из них пагубной, поскольку они постепенно утрачивали способность исполнять свой долг. По мере распространения опиума среди низших сословий наркотик все больше ассоциировался с негативными последствиями его потребления. В конечном счете такой ход мыслей привел к требованиям искоренить рекреационное потребление опиума во имя спасения империи, а позже – и всего китайского народа [Zhou 1999: 171]. Позднейшие политические лидеры, в том числе вдовствующая императрица Цыси (1835–1908 гг.) и председатель КНР Мао Цзэдун (1893–1976 гг.), публично осуждали опиум, осознавая при этом его значимость: по слухам, Цыси и сама покуривала наркотик, Mao же во времена войны сопротивления Японии и гражданской войны использовал опиум в качестве источника доходов Коммунистической партии Китая.

Итогом дискуссии о рекреационном потреблении опиума во времена династии Цин стало официальное признание интоксиканта незаконным товаром. К 1830-м гг. на фоне массового потребления наркотика, сильного оттока капитала и зависимости доходов крестьян от выращивания мака критики требовали [от властей] действий [Bello 2005: 275]. Если ранние реформаторы винили в импорте опиума отдельных торговцев, стремящихся к личной выгоде, то к 1830-м гг. бремя ответственности за опиумную торговлю переложили на иностранные правительства, порицаемые за вред, причиненный народу Китая [Xin Manzhou 1941: 29]. В 1838 г. император Айсиньгёро Мяньнин (гг. прав. 1820–1850), властвовавший под девизом «Даогуан»[45], направил чиновника Линь Цзэсюя (1785–1850 гг.) в южный порт Гуанчжоу, чтобы раз и навсегда ликвидировать опиумную угрозу. Неподкупного Линя иностранцы встретили неласково. Вскоре стало очевидно, что манипулировать чиновником не получится. Линь приказал сдать запасы опиума и незамедлительно уничтожил свыше миллиона килограммов наркотика, чем вызвал бешенство торговцев, потребовавших вмешательства Великобритании. Разразилась Первая опиумная война (Первая англо-китайская война). Подписанный по ее окончании Нанкинский договор 1842 г. стал первым в серии «неравноправных соглашений», навязанных династии Цин. Порты Китая были открыты для британских торговцев, миссионерам обеспечивался более свободный доступ в страну, британцы получили Гонконг и огромные денежные средства. И все это без упоминаний опиума. Затягивание сроков исполнения договора со стороны династии Цин привело ко Второй опиумной войне (Вторая англо-китайская война), кульминацией которой стала оккупация британцами китайской столицы – Пекина – и уничтожение грабителями Старого Летнего дворца. Сохранившиеся до наших дней руины комплекса остаются ярким свидетельством агрессии иноземных империалистов в отношении Китая.

К концу 1800-х гг. британцы практически отказались от опиумного бизнеса. Большую часть опиума производили и потребляли на внутреннем рынке китайцы. Опиумная торговля продолжала оставаться доходным, но вызывающим еще долгое время разногласия предприятием и после отмены британского господства. Местному китайскому опиуму составляли конкуренцию его импортировавшиеся из Персии и действовавшие намного сильнее варианты. Попытки искоренить рекреационное потребление опиума продолжались. Дэвид Белло и Джойс Мэданси указывают, что относительно успешные меры по введению ограничений пришлись на 1906–1911 гг., заключительные годы правления династии Цин, однако эффективность мер в долгосрочной перспективе сильно ограничивалась зависимостью доходов местных властей от опиума[46]. Еще одну антиопиумную кампанию проводили на Тайване с 1895 г. японцы, которые в то время взяли остров под свою власть[47]. Официальные лица Японии решились на легализацию опиума на территории колонии для контроля его роста и дистрибуции. Их целью была постепенная ликвидация рекреационного потребления опиума. Была основана Опиумная монополия, призванная обеспечить полицейский надзор за притонами и дилерами и ввести обязательные медицинские осмотры для зарегистрированных наркозависимых. Все доходы [монополии] направлялись на общественное здравоохранение и образование [Meyer 1998: 189]. Гото Симпэй (1857–1929 гг.), первый генерал-губернатор Японии на Тайване, выступал ведущей фигурой в борьбе против опиумной зависимости. Гото отстаивал постепенный отказ от приема опиума наркозависимыми под наблюдением врачей в противовес открытой криминализации потребления наркотика[48]. По его оценке, на ликвидацию зависимости от опиатов на Тайване потребовалось бы пять десятилетий[49]. Свою систему Гото внедрял с 1896 по 1906 г., после чего его перевели на другой пост для осуществления контроля за соблюдением японских интересов в Корее и Маньчжурии [Meyer 1998: 188]. Политический курс Гото на Тайване в дальнейшем послужит моделью для схожих мероприятий в Маньчжоу-го, чему посвящена следующая глава.

В период милитаристов (1916–1927 гг.) опиум играл ключевую роль в обеспечении финансирования местных вооруженных сил, которые после завершения Первой мировой войны (1914–1918 гг.) неуклонно увеличивались в размерах. «Военные бароны» искали средства на закупку оружия у европейских держав. Существует множество документальных подтверждений причастности китайских милитаристов к торговле наркотиками. В частности, еще в 1924 г. Хуай Инь в статье для Shengjing Times порицал милитаристов