В прошедшем времени - Мария Мартенс

Первым делом я посетил традиционную сельскую уборную, являвшую собой что-то вроде коммунального скворечника, увеличенного до размера среднестатистического гражданина. Через пять круглых дырочек в двери внутрь проникал свет, что было совсем нелишне, особенно при первом посещении − вокруг отверстия в полу были натоптаны глиняные следы галош, на которых ничего не стоило поскользнуться. Вместо туалетной бумаги лежал обычный обрывок газеты. Само помещение оказалось тесным настолько, что потребовалась вся моя природная ловкость, чтобы не собрать на себя паутину, не порвать одежду о торчащие из досок гвозди и благополучно выбраться обратно.

К счастью, подобный опыт у меня в жизни уже был. Сортир в деревне у моих родителей когда-то имел схожую конструкцию и, несмотря на это, много лет всех устраивал. Не помогали ни мои увещевания, что так жить в двадцать первом веке неприлично, ни угрозы, что я не буду к ним ездить, а снесли его только после того, как моя бывшая девушка (не Анька, еще раньше) подхватила во время нашей зимней поездки цистит и обвинила в этом «удобства во дворе». Я вконец рассвирепел и купил родителям дачный биотуалет. Они вначале пофыркали − мол, нам не слабо, мы закаленные, − а теперь пользуются и не нарадуются. Девушка, правда, меня через пару месяцев бросила, но я ей по сей день благодарен. Если бы не она, кто знает, может, и не вышло бы у меня научно-технической революции.

Теперь следовало помыть руки и вообще – умыться. Рукомойник размещался на улице и являл собой причудливое сооружение, состоявшее из железного умывальника и старого корыта, прислоненного к деревянному столбу. Я повесил полотенце на гвоздь, добыл ледяной воды из колодца, плеснул в лицо и охнул. Такой водой я не то что почистить зубы, ‒ даже умыться не смогу. Пришлось сбегать в дом и налить из чайника остывшей, но все же не ледяной воды в эмалированную кружку.

Настало время зубного порошка. Я открыл коробку, стараясь не чихнуть при этом и не высыпать все содержимое на себя. Порошок был мелкий и никак не хотел липнуть к зубной щетке, пока я не сообразил ее намочить, ‒ тогда пошло веселее. Наконец, отплевавшись от мятных комьев и прополоскав рот, я решил, что дело сделано. Процедуру бритья можно было отложить до вечера, тем более что вода в умывальнике кончилась, и я перешел поэтому не «к водным процедурам», как рекомендовал неунывающий парень из репродуктора, а к завтраку. Вчера Полина Игнатьевна показала мне, где что искать. Я извлек из печки чугунок с кашей и с огромным удовольствием поел. Я и забыл, когда мне в последний раз кто-то готовил завтрак…

Пора было бежать, я собрался, взял из чемодана коричневый бумажный сверток, подписанный кем-то заботливым «с собой в больницу», и в дверях столкнулся с хозяйкой. Она окинула меня строгим взглядом, я пожелал доброго утра, поблагодарил за еду и, стараясь, чтобы она не заметила на мне пятна от зубного порошка, вышел.

Больницу я нашел без труда, ее местоположение знал здесь каждый. Крепкая изба в пять окон, гордая табличка на двух ржавых гвоздях, здоровенное корыто для мытья обуви прямо перед входом сразу выдавали «присутственное место». Был еще характерный запах сразу от входных дверей. В книгах обычно пишут, что «в больнице пахнет «карболкой». Возможно, это она и была, не берусь сказать точно, но запах был едкий и привязчивый. Перед тем как войти, я вымыл галоши, воспользовавшись шваброй, которая болталась тут же, в корыте. Глина налипала мгновенно, отставала же с явной неохотой. Процедуру пришлось неоднократно повторить, прежде чем я смог войти.

За дверью начиналась небольшая лесенка ступенек на шесть, по которой я поднялся в помещение, служившее, по-видимому, приемной. Вдоль двух стен стояли деревянные скамьи, на них уже сидели два мужика. Один из них успел буркнуть, что «пока не принимают», но тут уж я точно знал, как себя вести − я пулей проскочил приемную и практически плечом вынес следующую дверь. За ней-то и оказался мой кабинет. Мужики за спиной возмущенно загомонили, но это было уже неважно.

Я влетел в просторную комнату, где стояло два небольших письменных стола, шкафы с инструментарием, кушетка для осмотра и была дверь еще в одно помещение, видимо, служившее манипуляционной. А еще, к моему облегчению, там сидел Кузьмич. Он улыбнулся, шустро выскочил из-за стола, где, похоже, перебирал рецепты, и наскоро провел мне «экскурсию».

Собственно, это помещение и было больницей. Все основное – осмотр больных, проведение лечебных манипуляций (уколов, перевязок и др.), заполнение и хранение медицинских документов, даже больничных листов (о, беззаботные времена нестраховой медицины!) происходило в этих двух комнатах. За второй дверью, и правда, оказался процедурный кабинет. В него еще можно было попасть и из приемной, минуя врачебные покои.

Персонал сельской амбулатории состоял из меня, фельдшера Кузьмича и санитарки бабы Зои. Была еще акушерка Валентина Ильинична, но ее «епархия» находилась на другой улице, и мы познакомились несколько позже. Местный роддом помещался в отдельной избе, и я молился про себя, чтобы за время моей работы тут не случилось ни у кого осложненных родов. На них меня теоретически могли вызвать.

Вот, собственно, и все. Остальное предстояло осваивать в процессе. Я вымыл руки, переоделся в накрахмаленный, хрустящий халат и слегка мятые брюки, помеченные в свертке не иначе как «рабочие», сел за стол и бодрым голосом крикнул: «Заходите!»

Первым моим пациентом оказался довольно крепкий дед. Жалоб своих он мог бы и не озвучивать, от его кашля тряслась изба и ходили стекла. Правда, он оказался глуховат, и потому я так и не смог у него уточнить, всегда ли он так кашлял или ему все-таки стало похуже в последнее время. Про курение тоже можно было не спрашивать − судя по запаху, он курил всю жизнь. Но я все-таки спросил, и он, энергично закивав в ответ, вытряхнул мне на стол две «самокрутки» − то ли показать хотел, то ли угостить. Я энергично замахал руками, пытаясь вежливо объяснить, что не курю, и поблагодарить за угощение. Он пожал плечами, но самокрутки убрал, и я перешел к осмотру.

Я прослушал сердце и легкие, попутно отмечая, что деревянным стетоскопом делать это даже удобнее ‒ лучше слышно. Сердце слегка шумело в точке аускультации митрального клапана, а над всей поверхностью легких звучал симфонический оркестр, состоявший из хрипов разного калибра. Дед тут же снова закашлялся (я чуть не оглох), кашель был продуктивный, но тяжелый и удушливый. Я посмотрел на всякий случай горло, живот, пощупал лимфоузлы, но ничего интересного не нашел.

– БРОНХИТ У ВАС!!! – закричал я по окончании осмотра, и дед радостно закивал. Видимо, эту новость ему уже успели сообщить до меня.

– НАДО СДЕЛАТЬ СНИМОК! РЕНТГЕН!!! − снова завопил я, и дед закивал снова. Он все равно меня не слышал и, по-моему, просто радовался возможности поговорить с кем-нибудь. Но когда я прокричал все это еще раз, снабдив свои разъяснения неуверенным пассом руками в сторону двери, дед помрачнел. Он понял, что я посылаю его в город.

– Не поеду, − твердил он, мотая головой. – Микстуру давай, чтоб не кашлять. Не поеду.