Мари. Дитя Бури. Обреченный - Генри Райдер Хаггард

…Украшавшие голову перья развевались на ветру, а выпученные глаза сверкали ненавистью и жаждой убийства.

Я велел Леблану и нашим туземцам не стрелять прежде меня, потому что понимал: мои вынужденные соратники – стрелки не очень-то опытные, а от нашего первого залпа зависит слишком многое. Когда предводитель наступавшего воинства очутился ярдах в тридцати от веранды – стало уже достаточно светло, для того чтобы я отличил его от других по облику и по ружью в руках, – я прицелился из «рура», выстрелил и сразил его наповал. Тяжелая пуля насквозь пробила его тело и смертельно ранила другого воина Кваби. Эти двое были первыми людьми, которых я убил.

Когда они повалились наземь, Леблан и наши туземцы тоже открыли огонь, и картечь нанесла немалый урон нападавшим на таком близком расстоянии. Дым немного рассеялся, и я увидел не менее десятка поверженных врагов; остальные в смятении остановились. Продолжи они свое наступление, пока мы перезаряжали ружья, вряд ли что-либо помешало бы им захватить ферму; однако, будучи непривычными к жутким последствиям ружейного огня, они замешкались и растерялись. Человек двадцать или тридцать сгрудились над телами погибших и раненых кафров, и я разрядил в эту группу оба ствола двустволки; воздействие оказалось поистине поразительным – весь отряд опрометью кинулся прочь, бросив сородичей на земле. Наши туземцы за улюлюкали им вслед, но я прикрикнул на них и приказал поскорее перезаря дить оружие, ибо прекрасно понимал, что враг непременно вернется.

Некоторое время ничего не происходило, доносились лишь голоса кафров – со стороны краалей, ярдах в ста пятидесяти от дома. Помнится, Мари воспользовалась этим затишьем, чтобы принести еды и разделить ее между нами; лично я перекусил с немалым удовольствием.

Взошло солнце, за что я горячо возблагодарил Небеса: уж теперь-то нас точно не застанут врасплох. Солнечное утро вдобавок развеяло часть моих страхов, ибо мрак всегда удваивает опасность – равно для человека и для животного. Мы подкрепились сами, затем укрепили наши позиции, насколько это было возможно, чтобы затруднить врагу доступ в дом, и тут появился одинокий кафр. Он держал над головой палку с привязанным к ней белым воловьим хвостом в знак перемирия. Я распорядился ни в коем случае не стрелять; когда этот отважный малый достиг того места, где лежало тело убитого предводителя, я окликнул посланца и спросил, зачем он пришел (скажу не чинясь, что уже тогда хорошо говорил на местных наречиях).

Он ответил, что принес весть от Кваби. Смысл послания заключался в следующем: старшего сына вождя Кваби безжалостно убил толстый белый человек по прозвищу Стервятник, живущий в доме хеера Марэ; Кваби требует возмездия. Но вождь не желает убивать юную белокожую госпожу (речь шла о Мари) или прочих обитателей фермы, с которыми он не ссорился. Если мы выдадим ему толстого белого человека, который должен «умереть медленно», Кваби этим довольствуется, заберет скот, который и так уже присвоил, и пощадит нас и ферму.

Стоило мне перевести суть предложения, Леблан совершенно обезумел от страха и ярости и принялся вопить и браниться по-французски.

– Молчите! – сказал я ему. – Хоть вы и навлекли на нас беду, мы не собираемся вас выдавать. Ваша жизнь столь же ценна, как и наши собственные. Неужто вам не стыдно вести себя вот так на глазах у чернокожих дикарей?

Наконец он более или менее успокоился, и я крикнул посланцу кафров, что среди белых нет привычки бросать своих, а потому мы будем держаться вместе – и вместе умрем, если придется. Еще я попросил передать Кваби, что наша гибель обернется для него самого и для племени страшной местью, их будут преследовать и истребят до последнего человека, так что ему стоит подумать, готов ли он пролить нашу кровь. В доме засели три десятка человек (конечно, я намеренно приврал), припасов и оружия у нас в избытке, поэтому, если Кваби не уйдет, его и все племя ожидает суровая кара.

Выслушав мои доводы, посланец крикнул в ответ, что все мы, будь его воля, были бы мертвы прежде полудня. Однако он передаст мои слова Кваби, как положено, и доставит ответ вождя.

После чего развернулся и пошел прочь. В тот же миг прогремел одиночный выстрел из дома, и дерзкий кафр повалился ничком; затем он поднялся и побрел дальше, его правое плечо было в крови, а рука явно утратила подвижность.

– Кто стрелял? – спросил я, поскольку в пороховом дыму стрелка было не разглядеть.

– Parbleu![18] Я! – воскликнул Леблан. – Sapristi![19] Этим черным дьяволам вздумалось пытать меня! Меня, Леблана, друга великого Наполеона! Что ж, одному я уже растолковал, как все будет!

– Глупец! – озлился я. – Нас всех замучают из-за вашего коварства! Вы ранили посланца, который пришел со знаком перемирия, и этого племя Кваби ни за что не простит. Да вы все равно что целились в нас, когда стреляли в него, и теперь вас наверняка не пощадят.

Свою речь я произнес негромко и по-голландски, чтобы наши туземцы могли понять, а внутри у меня все кипело и бурлило. Но Леблан и не подумал понизить голос.

– Да кто ты такой?! – завопил он. – Ты, треклятый английский молокосос! Кто ты такой, чтобы поучать меня, Леблана, друга великого Наполеона!

Я взял пистолет и сделал шаг в направлении француза.

– Заткнитесь, вы, несносный пьянчуга! – прошипел я, справедливо предположив, что он не забывал прикладываться к бутылке все это время. – Если вы не замолчите и не будете слушаться меня, раз уж я тут командую, то я либо вышибу вам мозги, либо попросту отдам вот этим людям. – Тут я указал на Ханса и прочих туземцев, которые собрались вокруг и что-то злобно бормотали. – Догадываетесь, что они с вами сделают? Они выкинут вас из дома, чтобы вы могли уладить свои разногласия с Кваби в одиночку!

Леблан посмотрел на пистолет, затем оглядел туземцев. Не знаю, что заставило его утихомириться, – то ли вид ствола, то ли разъяренные физиономии, а может, все сразу.

– Прошу прощения, мсье, – проговорил он. – Я вышел из себя и не соображал, что говорю. Вы, конечно, молоды, но в мужестве и уме вам не откажешь, и я готов подчиняться.

Затем он занял место у окна и стал перезаряжать ружье. В этот миг со стороны краалей донесся многоголосый, исполненный ярости вопль. Раненый посланец добрался до своих, и воины Кваби воочию убедились в лживости белых людей.

Вторую попытку нападения воины Кваби предприняли лишь около половины восьмого. Даже дикари ценят собственную жизнь и способны догадаться, что раны причиняют боль; напавшие на ферму туземцы хорошо усвоили горький урок. Теперь изувеченные и умирающие люди метались в муках по земле под жарким солнцем в нескольких ярдах от веранды, не говоря уже о некотором числе тех, кому впредь не суждено было хотя бы пошевелиться. Вокруг дома не наблюдалось каких-либо укрытий, поэтому не подлежало сомнению, что новая атака обернется еще бо́льшими потерями. Чтобы сохранить численность армии, при подготовке к наступлению солдаты роют окопы, но воины Кваби знать не знали о подобной тактике, да и копать им было нечем.