Ее худший кошмар - Бренда Новак

Эвелин крепче сжала свою сумку.

— Ты думаешь, что мы не сможем? Даже с цепями?

— Лучше не пытаться. Или тебе хотелось бы застрять здесь на всю ночь?

— Нет, конечно. — Разумеется, он прав, но… — Что еще мы можем сделать? Вернуться в Ганноверский дом?

— До тюрьмы еще дальше.

— Но чтобы снять номер в мотеле, нужно ехать до самого Анкориджа.

Потянув рычаг коробки передач, он дал задний ход.

— Это тоже невозможно. Тебе придется остаться у меня.

— Что? — От неожиданности Эвелин даже разинула рот.

Амарок остановил грузовик и жестом указал на телефон-автомат на стене здания. Из-за снега тот был едва виден.

— Это не какая-то уловка. Если хочешь, можешь выйти и позвонить одному из своих докторов, не стесняйся.

За исключением разве что шестидесятитрехлетней Стейси, которая в данный момент сидела на больничном, у нее не было друзей среди врачей. У нее были партнеры по профессии. Они были неизменно вежливы друг с другом, но ей не хотелось навязываться им. Управлять таким местом, как Ганноверский дом, было непросто — сколько людей, столько и характеров. Эвелин подозревала, что некоторые из ее коллег были недовольны. Им казалось, что она слишком сильно давит на них и остальных сотрудников. Похоже, им казалось, что она пытается показать всем, что она здесь главная, хотя на самом деле она просто хотела добиться результатов.

— У меня есть знакомая, которая живет на полпути между Хиллтопом и в Анкориджем, — предложила она, думая о Лоррейн.

— Ближе к нам или ближе к Анкориджу? — Амарок был вынужден повысить голос, перекрикивая доносившиеся из рации голоса, мурлыканье нагревателя, постукивание мотора и завывание метели.

— Ближе к Анкориджу, — призналась Эвелин. Можно сказать, на самой окраине.

Брови Амарока скользнули вверх.

— Это твоя самая близкая подруга?

Она отвела взгляд.

— Я мало с кем общаюсь, что, впрочем, вряд ли тебя — удивит.

— Это твой собственный выбор, — отозвался он.

Она тихо вздохнула.

— Прости, Амарок. Если ты хочешь, чтобы я снова извинилась, я это сделаю.

— Я не прошу тебя извиняться. Я вообще ни о чем тебя не прошу. Я просто говорю, что, если твоя знакомая в Анкоридже — это единственная альтернатива, тебе лучше остаться со мной, нравится тебе это или нет.

— Я не возражаю, если… Если ты не возражаешь.

По нему это не слишком видно, но, как говорится, спасибо за предложение.

— Я не возражаю. Особенно если ты не против поделиться.

Эвелин была немного пьяна. Она подозревала, что Амарок тоже.

Он сидел ниже ее, спиной к дивану, на котором она лежала. Они уже начали вторую бутылку настойки из морошки, этого любимого напитка местных жителей. Алкоголь расслабил его и развязал язык ей, может, даже слишком, но она не могла вспомнить, когда ей было так хорошо, особенно, когда на заднем плане играл «Лед Зеппелин», в камине потрескивал огонь, а в комнате рядом с ней был мужчина, с которым она была едва знакома. За окном завывала вьюга, похожую на хижину гостиную освещали лишь игравшие в камине языки пламени. Казалось, будто они с Амароком разбили бивак на самом краю цивилизации.

— Даже не верится, что мы съели всю эту гадость, которую я купила, — простонала Эвелин, глядя на разбросанные по полу обертки от шоколадных батончиков, чипсов и печенья.

— Не всю. У нас остались мюсли и суп.

— Но каждый из нас умял по три тысячи калорий. Нет, ты даже в два раза больше.

Амарок пожал мощными плечами.

— Спасла меня от приготовления ужина.

Эвелин рассмеялась, но испугавшись, что ее смех звучит скорее как хихиканье, заставила себя замолчать. Когда в последний раз она хихикала?

Может быть, никогда. Ну или до того, как Джаспер Мур раскрыл свое истинное «я». У Эвелин вошло в привычку делить свою жизнь на «до» и «после».

— Да и Макита помог. — Он свистнул собаке. — Разве не так, дружище?

Услышав голос хозяина, аляскинский маламут Амарока, дремавший у камина, поднял голову; в полумраке звякнул жетон на ошейнике.

— Боюсь, сегодня ему будет плохо, — задумчиво произнесла Эвелин.

— Не-а. Он просто возьмет и навалит большую кучу.

Эвелин легла поудобней. Когда они приехали к нему домой, Амарок дал ей несколько теплых фуфаек, но жар камина вынудил ее одну за другой их снять. Теперь на ней была форменная полицейская футболка штата Аляски и боксерские трусы; ноги закрыты пушистым пледом.

— И все же зря мы ели этот салат. Я уже чувствую, как жир забивает мои артерии.

Амарок поднял свой стакан и посмотрел на янтарную жидкость.

— Как часто ты позволяешь себе съесть столько печенья с кремом, сколько захочешь?

— Никогда.

— Тогда не бери в голову, док. Завтра можешь спокойно и дальше есть свой салат и измерять количество соуса!

Она, по сути, пришла к такому же выводу. Казалось, она оставила свое «я» в Ганноверском доме в гостевой спальне, где повесила свой костюм. Последнюю пару часов она болтала, смеялась и чувствовала себя обычной женщиной. А также делала вид, что у них с Амароком раньше ничего не было. К ее облегчению, Амарок делал то же самое. Уже то, что она сейчас здесь с ним, заставляло ее почувствовать себя слегка пьяной.

— Я никогда его не измеряю!

— Такие, как ты, измеряют все.

Она приподнялась на локте, чтобы сделать еще один глоток настойки.

— Это ты к чему? Что у меня невроз навязчивых состояний? Или я слишком мягко выразилась? Сущая заноза в заднице? — Некоторые ее коллеги согласились бы с ним независимо от того, какой ответ он выбрал, но у него нашелся свой собственный.

— Принципиальная. Умная. Готовая достать с неба луну.

Его ответ хотя и был дипломатичным, ее желание «достать с неба луну» вряд ли его радовало. Скорее наоборот — сердило и раздражало.

— И тебе это не нравится.

— Ты навела шороху в моих владениях. Мне это не нравится, и я никогда этого не скрывал.

— И ты теперь точишь на меня зуб? — спросила Эвелин. Она надеялась, что он понимает: она имеет в виду не только разницу мнений о Ганноверском доме.

— Все еще пытаюсь понять, — сказал он.