Богоборцы из НКВД - Олег Смыслов

Начиная с самого собора 1917 г. всё духовенство, а с 23 года тихоновское, в своих проповедях, беседах, посланиях вбивают мысль о гонении на веру со стороны «жидов». Во многих случаях слово «жид» не говорится открыто, а заменяется словами «чужеземец», «иноверец». Все члены ВКП(б) и сторонники советской власти объявляются или «жидами», или продавшимися «жидами».

Основным содержанием агитации является изложение так называемых «Протоколов сионских муцрецов», написанных Нилусом в 1921 г. в книге под названием «Антихрист» и изданной в Петербурге и напечатанной в Киево-Печерской лавре. Несколько экземпляров этой книги, трактующей о захвате евреями всего мира, отобраны у арестованных церковников-черносотенцев…

Очень редки случаи агитации за христианство, за веру, за Бога, против отделения церкви от государства без указания на то, что большевики-жиды изгоняют православных из храмов, издеваются над православной верой.

Излюбленным мотивом против антирелигиозной пропаганды является утверждение, что «только христиане ругают свою веру», а еврейскую и татарскую не трогают. «Вся поповщина», при поддержке в этом случае сектантства, использует антисемитизм против безбожья.

Во многих случаях контрреволюционной пропаганды в церковном духе усиленно муссируются утверждения о «жидовском» происхождении наркомов и местных властей. В случае же закрытия церквей противники закрытия заявляют: «Жиды отбирают церкви».

Среди же беспоповцев Урала (старообрядцы) до сего времени пользуются популярностью разговоры на тему об отбирании церквей под синагоги.

Взрыв антисемитской агитации наблюдался при изъятии церковных ценностей в 1922 г. В Шуе и Вознесенске и других местах озлобленные толпы кричали: «Снять все ценности с жидов, комиссаров и их жен, а церковные не трогать». Агитаторы разжигали настроение масс указаниями «жиды отбирают ценности». В Ленинграде во время беспорядков при изъятии церковных ценностей в толпе раздавались прямые угрозы и призывы: «Идём бить жидов». Священник Огородников в Марийской области в том же году призывал не отдавать ценности, так как отбирают «жиды», звал объединяться, вооружаться и идти против «жидов».

Московский процесс в 1919 г. над причтом церкви Василия Блаженного по поводу «святого отрока Гавриила», убиенного евреями, и заявление епископа Рязецева на допросе в 1923 г. в том, что у него нет уверенности в отсутствии у евреев ритуального употребления человеческой крови, в достаточной степени характеризуют живучесть антисемитских настроений поповщины…»

Что ж тут говорить, если Л. Д. Троцкий, выступая с пламенной речью 17 июля 1924 года на совещании клубных работников, подчёркивал: «В антирелигиозной борьбе, периоды открытой лобовой атаки сменяются периодами блокады, сапы, обходных движений. В общем и целом мы именно в такой период сейчас и вошли, но это не значит, что мы в дальнейшем ещё не перейдём снова к атаке развёрнутым фронтом. Нужно только подготовить её…»

Поселился Евгений Александрович со всем своим семейством не где-нибудь, а в Серафимо-Дивеевском подворье, что располагалось на 1-й Мещанской улице в центре Москвы, поближе к Лубянке. Будут теперь его называть и «главпопом», и «красным игуменом». Первое «звание» ему присвоили в высших партийных кругах, а второе, как ни странно, в самых что ни на есть церковных.

Кроме жены, поселилась рядом с молодым и перспективным чекистом его старшая сестра, которую он вежливо величал не иначе как «мамашей». Не потому ли её частенько принимали за мать, вызванную в столицу для благой жизни из деревни. А старшей сестре подворья (действительно) матушке Анфии пришлось несколько потесниться.

«Служебное положение матушки Анфии, — отметит историк Русской Церкви М. Е. Губонин, — стало особенно острым и сложным после того, как неожиданно вселился в подворье «сам», всемогущий тогда, разрушитель Церкви Русской, Евгений Александрович Тучков со своей престарелой «мамашей» весьма юркой и миниатюрной старушонкой, чрезвычайно религиозной и большой любительницей торжественных богослужений. Вельможа Е. А. Тучков, расположившись в покоях Серафимо-Дивеевского подворья, убил сразу двух зайцев. Во-первых, приобрёл прекрасную, комфортабельную и бесплатную квартиру со всем ассортиментом полагающихся коммунальных удобств и, во-вторых, с самого момента въезда сюда, заимел ровно столько весьма услужливых, почтительных и так же бесплатных горничных, прачек, кухарок и уборщиц сколько было сестёр в Дивеевском подворье. Смекалистая матушка Анфия, конечно, нисколько не растерялась и прекрасно учла все те неисчислимые «блага», которые проистекали для подворья из самого факта проживания «самого» и непосредственно руководила обслуживанием и ублаготворением «Евгения Александровича» и «ихней мамаши» («Спаси их, Господи!»).

Справедливости ради следует отметить, что в те незабвенные годы, когда ложась спать, люди не были уверены в том, пробудут ли они в своей постели до утра сёстры Дивеевского подворья прекрасно и безмятежно почивали на своих перинах, поскольку «ангелом-хранителем» их являлся сам «Евгений Александрович!» За годы своего сожительства на подворье он многократно оказывал всякого рода покровительство и некоторое, так сказать, пособие в хозяйственных и бытовых нуждах как подворью в целом, так и отдельным его насельницам, коль скоро по тому или иному поводу они прибегали под его высокую руку…

Так, например, Евгений Александрович, заранее осведомлённый по своим каналам, в свою очередь своевременно оповещал всех этих «лампадок» о местах предстоящих торжественных богослужений Святейшего Патриарха Тихона или архиепископа Иллариона (Троицкого), которого особенно любили и почитали верующие москвичи…

В таких случаях группа дивеевских монашек, облачившись должным образом и прихватив с собою «мамашу» отправлялись по указанному «Евгением Александровичем» адресу…

«Мамаша», конечно, тоже была довольна, так как при этих паломничествах ей, естественно, обеспечивалось самое лучшее место в храме (где-нибудь на клиросе), какая бы давка не была в храме. Поэтому в позднейших разговорах, когда речь заходила о той, минувшей уже эпохе самодержавного царствования в Церкви Е. А. Тучкова, мать Анфия, хоть и со вздохом, но неизменно благосклонно отзывалась об этой, слишком хорошо известной, исторической (как никак) личности. «Ну да уж что вы! Скажет, бывало, она, с Евгением-то Александровичем ещё жить можно было… Куды! Он, бывал очи, нам всёж-таки немало помогал другой раз. То ордер на дрова даст, то глядишь ещё чего… Мы уж ему премного благодарны. А то ведь другой-то давно бы уж нас всех разогнал: кого куды (и костей не соберёшь!)…» И задумавшись о чём-то невесёлом, покивав своей старческой головой как бы в подтверждение этих невысказанных мыслей, добавляла: «Нет, ничего, он мужчина был обходительный. Не какой-нибудь фулюган, спаси его Господи!».

Уж Анфия знала, что говорила, «фулюганов» тогда было в избытке. Да ещё каких, в кожанках и с маузерами!

3

В дверях Московского трибунала он появился как свидетель. «Вместо наперстного Креста у него на груди крупный образок (панагия). Окладистая, но довольно редкая борода, седой волос на голове. Лицо розовато-благодушное, старчески слезящиеся глаза. Поступь мягкая и сутулые полные плечи», — зафиксирует писатель М. Криницкий.