Шура. Париж 1924 – 1926 - Нермин Безмен

– Я тоже, любимый… Я тоже… – прикрыв глаза, прошептала она.

Тепло их дыхания заволокло окно. Глядя на маленький кусочек неба, все еще видневшийся сквозь запотевшее стекло, она пыталась скрыть от него набежавшие на глаза слезы. Но, когда они повернулись друг к другу, мужчина уже знал о ее печали. Ах, разве он не всегда знал о ней? Мужчина продолжал покрывать ее поцелуями – лоб, щеки, – когда он коснулся ее соленых губ, то ни единой слезинки уже не осталось на ее лице – все они были высушены страстью. Она почувствовала, как тяжелеют освобожденные от шпилек волосы. Затем мужчина не спеша расстегнул пуговицы на ее кружевной блузке, касаясь пальцами груди.

Шура хотела прильнуть к нему всем телом и отдаться мужчине без остатка, однако пустота не отпускала ее. Она словно блуждала в потемках, разрываясь между желанием вверить себя любимому человеку и желанием утонуть в своей печали. Ей казалось, будто бы половина ее – и души, и тела – находилась в каком-то другом месте. Она еще не была готова заняться любовью. Не была готова отдать ему свою душу до конца.

– Сеит, тебя когда-нибудь посещало такое чувство?.. – смущенно начала она.

– Какое, любимая?

Шура задумалась, перебирая в голове нужные слова.

– Такое… словно половина твоей души и тела находится где-то в другом месте?

Когда она прошептала, что скучает по снегу, то почувствовала, как внутри нее пустым гулким звуком раздалось отчаяние. Когда она в слезах повторила это, Сеит перестал покрывать поцелуями ее плечи, обхватил ее лицо ладонями и посмотрел ей в глаза. Теперь, годы спустя, она все еще помнила огонь в его глазах, который согревал ее во тьме той ночи.

– Не это ли наша реальность, моя маленькая Шура? Увы-увы. Теперь мы будем испытывать это чувство всегда. У нас нет выбора, любимая, – грустно ответил ей Сеит. В его голосе прозвучала такая же печаль.

Молодая женщина, в муках пытаясь справиться с этим чувством, прекрасно понимала, что ее возлюбленный тоже борется с ним.

– Как ты находишь утешение в такие моменты? – спросила она, легонько поцеловав его ладонь.

Сеит снова нежно обнял ее и коснулся губами ее волос.

– Я? – прошептал он. – Я заполняю пустующие части души и тела тобой, любимая…

Внезапно Шура поняла, с какой несправедливостью относилась к нему все это время. Они ведь были одинаковыми. Сеит страдал гораздо больше нее. Она осознала, что собственная горесть ее больше не волнует. Нет, она должна была помочь Сеиту позабыть о прошлом, позабыть о том, через что он прошел, и наконец-то обрести счастье.

Я заполняю пустующие части души и тела тобой, любимая… Эта фраза навсегда застыла в ее памяти.

В тот момент их тела и души должны были объединиться, чтобы их тоска по Родине, семьям и сказочному прошлому, которая болью обжигала нутро, хоть на короткое время нашла успокоение.

Пока воспоминания роились в ее сознании, она чувствовала, как душевные раны вскрывались и начинали кровоточить еще сильнее. Будто не желая просыпаться ото сна, она отошла от окна и повернулась к спальне, освещенной маленькой прикроватной лампой. Со стороны можно было увидеть, как в ее глазах отражаются бежевое постельное белье из чистейшего шелка, обюссонский ковер и абажуры. Но все это казалось ей очень далеким. Гораздо ближе были номер отеля «Шереф» в стамбульском районе Тарлабаши заснеженные холмы и переулки. И, блуждая по этому видению, словно по безлюдному лесу, она шептала:

– Сеит… Сеит, где ты, любимый? Обними меня… Сеит.

Она почувствовала, как с мягким шелестом падают ее бархатная юбка и нижнее белье. Женщина полностью погрузилась в тепло тела, обнимавшего ее, она была готова нежно отдаться этому мужчине, который подхватил ее как пушинку и опустил на кровать. Он целовал ее как будто бы впервые, страстно покрывая поцелуями волосы, лицо, шею, грудь…

А дрова, потрескивающие в печи, алые язычки пламени, видневшиеся сквозь отверстия чугунной дверцы, искусно украшенные занавески и тюль – все это лишь усиливало атмосферу восточной сказки.

Но этот снег, все еще падавший снаружи, был лишь бледным отражением снега из ее воспоминаний. Она протянула руки и коснулась волос Сеита. Когда мужчина крепко обхватил ее, она знала, что вскоре вновь наступит момент, когда ее душа и тело обретут покой.

Пытаясь напомнить себе о том, что воспоминания когда-то были былью, она повернулась к окну и посмотрела в него сквозь полузакрытые глаза. Снег, покрывший карнизы, во тьме ночи казался какой-то далекой, едва узнаваемой белизной. А мужчина, с которым она разделяла тепло своего тела, биение своего сердца и горечь своей души, был словно сувениром из страны белых снегов. Теперь же она отчаянно хотела принадлежать ему вечно и вновь пережить мгновения любви, которые могли бы излечить ее. Сквозь слезы, навернувшиеся на глаза, и сквозь ледяной туман, сковавший окна, она наблюдала за тем, как та, другая женщина занималась любовью с человеком, которого безмерно любила в прошлом, а тем временем мелькавшие на другом берегу Сены огни блуждали по их обнаженным телам.

Ах, и вновь все повторялось! Снежная буря, холода, печали, одиночества – этим парижским вечером все было точь-в-точь как зимой 1919 года. Но сейчас, в этой комнате, ей было гораздо холоднее, нежели той, другой Шуре, жившей в мучивших ее воспоминаниях. Когда она обхватила руками свое дрожащее тело, ей захотелось поменяться с ней местами. В то время как ее тела касались лишь расплывчатые очертания уличных фонарей, тело той, другой Шуры ласкал ее любимый мужчина, и она лежала на простынях с растрепанными волосами, видела любовь в его глазах и дрожала от обуревавших ее чувств.

Она больше не могла наблюдать за той Шурой, что была на пять лет моложе. Озноб пробирал теперь не только тело, но и душу.