Билли - Анна Гавальда

Йес. С таким-то ослиным упрямством, как у нас двоих, мы сделаем это!

Конечно, тогда я всего этого не осознавала, но, звездочка моя, мне было пятнадцать… Мне было пятнадцать, и я готова была уцепиться за что угодно, лишь бы только выбраться оттуда…

Да, я могла бы говорить об этом всю ночь, но, поскольку времени у меня нет, перемотаю по-быстрому и остановлюсь только на двух самых важных моментах в этой истории…

Во-первых, наш разговор после читки первого дня, а во-вторых – то, чем закончилось наше «выступление».

Эй, звездочка моя, ты еще здесь?

Ты ведь не бросишь меня, нет?

Когда тебе надоест слушать мою болтовню, пришли мне носилки с парой красивых парней в комплекте, чтобы воскресить моего Франки, и я тут же оставлю тебя в покое, обещаю.

(Эй, не напрягайся… Парней ты можешь стащить у Abercrombie[26], они там всегда во всеоружии.)

Она умерла. Прощай, Пердикан!

Франк замолчал, и: Та-да-да-да… – типа объявил рекламную паузу… мол, продолжение следует!

С каким нетерпением я ждала продолжения.

Ломала голову, как именно эти двое снова выйдут сухими из воды, ведь смерть простолюдинки в таком великосветском антураже – явно сущая безделица, а хорошая история, особенно о любви, всегда заканчивается свадьбой с песнями, плясками и прочими прибабахами.

Но нет.

Это конец.

Он был взволнован, я рассердилась.

Он говорил, что это круто, я говорила «отстой».

Он видел в этом прекрасный урок, я – полный бред.

Он отстаивал Камиллу, твердил о ее честности, чистоте, о ее стремлении к абсолюту, тогда как с моей точки зрения, она была зажатой и унылой мазохисткой, легко поддающейся влиянию.

Он презирал Пердикана, а я… Я его понимала…

Он был убежден, что Камилла немедленно вернулась в монастырь. Печальная и разочарованная, она и так была о мужчинах не лучшего мнения, а тут лишь нашла подтверждение своей правоте. Я же была уверена, что в конечном счете она отдалась Пердикану прямо в кустах, предварительно обменявшись парой-тройкой примирительных писем.

Короче, сцепились мы с ним не на шутку, и сдаваться никто из нас не хотел.

Такой вот у нас с ним вышел словесный поединок.

Прости?

Ты что-то сказала, звездочка моя?

Ты совсем запуталась?

Ты подзабыла пьесу?

Сейчас, подожди. Не двигайся. Я расскажу тебе в двух словах, в чем там дело, сначала свою версию, потом – версию Франка, версию Мюссе ищи где-то посередине…

А) (моя версия) Камилла выходит из монастыря, где все свое отрочество выслушивала стенания монашек, которые кисли там от досады, горечи и отчаяния. Все они – либо обманутые жены, либо уродины, либо и то и другое сразу, или же у их семей не хватало средств им на приданое. Ладно, о’кей, среди них наверняка попадались и более просветленные, и более мотивированные, но такие не забивают головы юных дев всякой дрянью. Такие молятся.

Камилла по-прежнему по уши влюблена в своего кузена Пердикана, столько лет просидев взаперти в этой консервной банке, она только о нем и грезит. Да, она вздыхает, сохнет по нему, страдает и все такое прочее, но поскольку она отъявленная гордячка и догадывается, что за это время в Париже он уже кучу девок сменил, и у нее от этой мысли аж зубы сводит, то она преследует его, всеми возможными способами пытаясь добиться, чтоб он типа встал на колени и, цепляясь за ее монашеское одеяние, изрек что-то вроде: «О да… это правда… я трахался с другими… но только гигиены ради, ты же знаешь… Мне всегда было на них глубоко плевать… Да и они все были шлюхи… Ты же знаешь, любовь моя, что я никогда не любил никого, кроме тебя… Да я больше никогда в жизни ни на одну другую женщину даже не взгляну… Клянусь тебе на твоем же кресте с распятием… Ну ладно, прости меня, чего уж там… Прости, что проваливался в коварные потайные дыры, но было так темно, что я не видел ничего дальше кончика собственного члена…»

А так как ее план не срабатывает (увы, но нет…) (хотя он тоже ее любит…) (увы, но да…) (правда, не бряцая цепями, запирающимися на ключ) (увы, нет…) (в противном случае, это уже не любовь, а страховой полис) (увы, да…) (и все это – в сцене, которая нам досталась), то она решает вернуться обратно в свой бункер и пишет письмо подружке по дортуару, в котором, вместо того чтоб сказать: «Увы, он и я, мы не сошлись взглядами на жизнь, так что готовь мою плошку и волосяной матрац, я скоро припрусь назад», она сочиняет с три короба, типа: «О, сестра моя… О-ля-ля… Я ему отказала… Ох, бедный… Ох, как же он настрадался… Ох, помолитесь за него, потому что… кхе-кхе-кхе… не знаю, оправится ли он и все такое».

Ладно, в конце концов, почему бы и нет? Ей же надо было подготовить себе достойный прием по возвращении, с радостным щебетаньем и кудахтаньем, вот только ей не повезло: Пердикан перехватил письмо, прочел его (да, согласна, это низко), обнаружил, что она заливает без всякого удержу, и решил ее наказать, загуляв с бедняжкой Розеттой, что в замке пасла гусей и просто не вовремя проходила мимо.

Камилла видит их вместе, это задевает ее за живое, она осознает, что по-настоящему любит его, понимает, что должна взять себя в руки и прекратить идиотничать, но опять идиотничает, и Пердикан, сытый по горло этими ее блужданиями между ним и Иисусом, делает вид/принимает решение (по этому пункту мы с Франком спорим по сей день) и впрямь жениться на Розетте.

На этот раз Камилла не выдерживает и отбрасывает наконец свои четки, а вместе с ними и свое самолюбие.

О! Супер! Наконец-то они поцелуются после всех этих сцен, которые они закатывали друг другу на протяжении трех актов, вот только снова не повезло: Розетта, оказавшаяся неподалеку, все слышит и в отчаянии кончает с собой.

Остальное вы знаете.

Что ж…

Хлоп, хлоп, ага?

Уж лучше бы они шутили с любовью, эти придурки…

У них было все. Деньги, красота, здоровье, молодость, добрый папа, чувства друг к другу, все… И они все это порушили, да еще и по ходу человека убили… просто так, забавы ради… из эгоизма… чтобы порадовать себя пустой болтовней, покрасоваться у фонтана, поглаживая себя веером по кончику носа.

Отвратительно.

Б) (версия Франка) Камилла любит Пердикана. Она любит его чистой любовью. Она любит его сильнее, чем когда-либо любил или будет любить ее он.