Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы. Астафьев, Белов, Распутин - Максим Давидович Шраер

период[34]. За «Канунами» уже в позднесоветские и постсоветские годы последовали вторая часть трилогии «Год великого перелома. Хроника начала 30-х годов», написанная в 1988–1994 годах, и последняя треть, «Час шестый», написанная в 1997–1998 годах[35]. В 1999 году Белов опубликовал всю трилогию целиком под общим названием «Час шестый», отсылающим к Евангелию от Иоанна [Белов 2002в].

В трилогии о коллективизации Белов отвлекает народные массы от настоящего, давая в руки читателям антисемитский нарратив советского прошлого. Этот нарратив почти все объясняет еврейским заговором, направленным на разрушение России и русской национально-религиозной идентичности. Белов вторит тем, кто создал и внедрял миф о так называемой «жидокомунне» или «жидоболь-шевизме» (англ. Jewish Bolshevism; нем. Jiidischer Bolsche-wismus; польск. Zydokomuna), среди которых уместно вспомнить нацистских идеологов Гитлера и Розенберга. В трилогии Белова евреи-большевики и евреи-чекисты чуть ли не контролируют политическую жизнь СССР в поздние 1920-е и ранние 1930-е годы, а отдельные местные русские функционеры представлены отщепенцами на побегушках у евреев.

Название первой части трилогии, «Кануны», отсылает читателя к концу 1920-х годов, когда шла подготовка к массовой коллективизации. В истории советской цензуры и культурной политики первая часть трилогии Белова являет собой любопытный пример критического отношения советского автора к коллективизации сельского хозяйства. Но при этом Белов расчетливо возлагает ответственность за коллективизацию не на партию большевиков или же сталинское партийное руководство в целом, а именно на евреев в партийном руководстве и органах госбезопасности. Выставление евреев напоказ в качестве «козла отпущения», очевидно, устраивало национал-патриотические круги в партийно-государственном аппарате 1970-х годов, когда роман Белова был написан, проходил цензуру и публиковался.

История в романе показана глазами крестьян из вологодской деревни, но в текст внедрены и московские сцены, прежде всего разговоры между Сталиным и его подручными. Хотя Белов еще сдерживался и, по-видимому, остерегался цензуры, антиеврейская направленность романа видна невооруженным глазом. Уже в «Канунах» Белов пытается убедить читателя, что евреи контролируют страну и на местах (на Вологодчине, где он был лучше всего знаком с местной историей), и в центре страны. Опутав Россию явной и тайной сетью, евреи в романе не чувствуют родства с ее населением и культурой и ведут себя как чужаки. Именно таким представлен Яков Меерсон, местный функционер в Вологодской губернии, поднимающийся по партийной лестнице. Евреи в партийно-государственном аппарате задают тон, а отдельные нееврейские функционеры оказываются исполнителями какой-то коллективной еврейской воли, в существование которой верит (или делает вид, что верит?) авторское сознание романа. Сталин читает письмо Кагановича о «кулацкой опасности», в котором Каганович «преувеличивает опасность… <…> ждет обострения борьбы в деревне» [Белов 1991–1993, 3: 49]. Сталин также читает передовицу М. Кантора в «Правде» «На пути к социалистическому земледелию» и отчеркивает абзац о колхозах и организации хлебозаготовок, который цитируется в тексте [Белов 1991–1993, 3: 49][36].

В «Канунах» Белов уже пристреливается к тому, что во второй и третьей частях трилогии станет его центральным историческим аргументом. Учитывая идеологические пределы дозволяемого в советские 1970-е и 1980-е, коллективизация связывается с наследием Троцкого (которого в романе Белов называет то «Троцкий», то «Лев Бронштейн»), а ее главные руководители оказываются в романе одновременно и евреями, и наследниками Троцкого. Ко времени действия романа (начало января 1928 года) Троцкий уже был разгромлен, и в ранних главах романа фигурирует дата 14 января 1928 года. (Кроме того, Сталин читает выпуск «Правды» от 13 января 1928 года.) До высылки Троцкого в Алма-Ату остаются считаные дни, а до его изгнания из СССР в феврале 1929-го – около года. Сталин видит в борьбе с Троцким и «троцкизмом» государственную сверхзадачу и в связи с победой над Троцким размышляет:

Русские – это… несомненно… великий народ, Россия – великая страна. И он, Иосиф Джугашвили, может, и впрямь чуть-чуть жалеет, что не родился русским. Но это совершенно ничего не значит. Партия поставила его у руля великой страны, а великий народ не может не сделать великих дел… [Белов 1991–1993,3:48].

Ключевой момент в рассуждениях Сталина о Троцком выдает намерение Белова представить коллективизацию делом рук Троцкого: «Троцкий клеветал на партию, обвиняя ее в перерожденчестве и термидорианстве. Он трусливо уходил от трудностей практических дел, он хотел поссорить партию с русским крестьянством» [Белов 1991–1993, 3: 48]. В романе евреи-троцкисты и после изгнания Троцкого продолжают действовать на местах и влиять на подготовку к коллективизации. В Вологодской губернии губпланом заведует некто Михаил Бек, которого дважды исключали из партии, и «вот контрольная комиссия восстановила этого закоренелого троцкиста в партии, и он снова шумит в Вологде и мутит воду, где только можно» [Белов 1991–1993, 3: 285]. Уже в «Канунах» Белов, представляя мысли Сталина, намекает на то, что еврей Каганович продолжает антирусскую и антикрестьянскую деятельность разгромленного еврея Троцкого. Последнее просто смехотворно, учитывая преданность Кагановича Сталину и роль Сталина в продвижении Кагановича по партийно-государственной линии в 1920-1930-е годы.

Белов еще не мог открыто сказать то, что позднее выскажет прямым текстом в публицистике постсоветского периода и продолжениях исторической трилогии. Тем не менее антитроцкизм был в руках автора «Канунов» дозволенным, легальным путем внедрения антиеврейских политических идей, хорошо известных исследователям антисемитизма. В этой связи характерно высказывание Юрия Селезнева в главе из книги о «Канунах» Белова, выпущенной в 1983 году:

Троцкизм, к сожалению, живуч и в наши дни. Он наглядно проявляется в идеологии Израиля на оккупированных арабских землях (как известно, международный сионизм не раз поддерживал и троцкизм, и лично Троцкого), и опять же не случайно: идеология троцкизма «близко смыкается с космополитической идеологией монополистического капитала…» [Селезнев 1983; цит. по: Панков 1991: 42][37].

Здесь галиматья о мировом заговоре евреев-революционеров и евреев-банкиров сплетается с риторикой антисионизма – дымовой завесой, за которой обычно скрывался советский партийно-государственный антисемитизм.

Заметим также, что на фоне неадекватно высокой оценки «Канунов» критиками-ультрапатриотами еще в поздние советские годы появлялись голоса, дававшие трезвую оценку антисемитской агитке Белова. Приведем с небольшими сокращениями возражения Игоря Виноградова, высказанные критиком с оговорками уже в перестроечном 1989 году на страницах газеты «Московские новости»:

И вот тут уже я хочу задать прямой вопрос самому В. Белову: <…> нужно ли все это понимать так, что автор «Хроники» придерживается той самой концепции, которая не раз уже высказывалась в общих чертах критиками и публицистами журналов, к которым он, как все мы знаем, близок? Той самой концепции, согласно которой «мировое зло» реализует себя через существование некоего тайного всемирного жидо-масонского заговора, участвующие в котором могущественные силы фактически дирижируют мировым процессом,