Нескучные каникулы - Вера Головачёва

Старик помрачнел от того, что его так нагло перебили, и нехотя ответил:

– Видал.

– Правда, он на меня похож?

– Откель ты такое взял? – разозлился дед Архип. – На батьку ты похож, а батька твой на деда, а дед на меня. Все вы в меня пошли. Вишь, чего придумал.

Артем видел: ни капли он не был похож на деда Архипа, ни на молодого, с фотографии, ни на старого. И отец совсем не такой. У деда нос прямой, длинный, а у них с папкой с горбинкой и курносит; глаза у деда маленькие и светлые, как у Димки выгоревшие, а они с отцом темноглазые да темноволосые. Артем заглянул в комнату на фотографию: так и есть – блондином был.

– Придумал чего, – пыхтел, как чайник, дед. – Мы с Параскевьей знашь как друг друга любили. Она горемычная, и я в боях раненый.

– А почему она горемычная?

– Так хахаль ейный отверг ее, прежний-то, – проболтался дед Архип и, опомнившись, прикрыл рот рукой.

– Какой хахаль? – оживился внук.

Дед глубоко вздохнул: что ж теперь скрывать, и обреченно выдохнул:

– Мельник.

Прабабка Параскевья, шастая по округе до неприличности прозрачной, заглянула в дом к деду Архипу. Артем сидел почему-то в самом темном углу, там, где всегда пахло сыростью и копошились тараканы, и ждал. Как он понял, что Параскевья придет именно сюда, мальчик не знал. Но он чувствовал, она ищет его. Глаза, желтые, с кровавыми прожилками, выкатившиеся из своих ячеек, шарили по комнатам.

– Артемка, где ты, внучек? Я грибочков тебе принесла.

И протягивает перед собой туесок, который отобрала у мальчишки еще там, на мельнице. А в нем мухоморы, слизистые, сморщенные, червями кишащие. Артем еще дальше вдавился в свой угол и затаил дыхание. Над ним висела икона Божьей Матери и теплился огонек.

– Артемка, куда же ты пропал?

Он накрыл голову руками, предполагая, что таким образом может спрятаться от привидения. Локоть задел стену и больно ударился о нее. Лицо Божьей Матери исказил испуг – маленькая лампадка, качнувшись от содрогания стенки, отбросила на нее тень и, звякнув, упала прямо на Артемку. Горячее масло обожгло руку, и мальчишка вскрикнул. Привидение вздрогнуло и повернулось на шум.

– Вот ты где, внучек, – без эмоций сказало оно, – возьми моих грибочков, откушай.

И тянет руки с туеском. А они старушечьими стали, корявыми, серо-желтыми.

– Что же ты не берешь? – ласково так говорит, а сама идет на него. – Бери, – закричало привидение, и ветер засвистел в ушах. – Бери.

Слезы покатились из глаз Артемки. Параскевья размахнулась своим туеском, из которого слизью теперь стекали бывшие мухоморы.

– Бери, – низкий бас заложил уши, и туесок опустился ему на голову. Жуткий грохот наполнил все пространство.

* * *

Жуткий грохот наполнил все пространство, и Артем вскочил в постели. На подушке темнело мокрое пятно, холодный пот стекал со лба. Приснится же.

Грохот повторился теперь громче и протяжнее. Может, не приснилось? Артем вскочил с кровати и быстро оделся. Звук доносился из чулана. Выскочить в окно и убежать? А как же дед Архип? Артем успел привыкнуть к нему. Один он не справится с привидением. Внутренняя борьба продолжалась недолго, мальчик огляделся по сторонам, оценивая обстановку, схватил чугунную сковородку и сделал шаг по направлению к чулану.

Дверь в чулан была приоткрыта, и там кто-то находился. Или что-то. Артем набрался духу, тряхнул челкой, отгоняя неуверенность, толкнул ногой дверь и запрыгнул внутрь, держа сковороду наготове. Под деревянным стеллажом, сколоченным дедом Архипом в молодые годы, лежал сам ее создатель. Весь он был завален кухонной утварью, мешочками с продуктами и со средством от мышей, старыми лохмотьями, которые дед называл одеждою, и многим другим. На стеллажах же, держась на честном слове и покачиваясь, рискуя каждую минуту упасть старику на голову, балансировала кастрюля, последнее, что удержалось наверху.

– Аркашка, внучек, чего ж ты так рано встал?

«Странный вопрос», – подумал внучек.

– А я тут искал туесок свой и решил немного разобрать вещички, переложить их на другое место.

Немного было мягко сказано: «вещички» абсолютно все лежали на других местах, нежели раньше, то есть на деде Архипе. Он под ними барахтал руками и ногами, пытаясь встать, что получалось плоховато, точнее, вовсе не получалось. Видно, устав, старик вдруг прекратил свои нехитрые телодвижения и спросил:

– Чевой-т ты со сковородкой? Проголодался, верно. Ну, подожди, счас я встану и покормлю тебя оладушками с молочком. Знаешь, какие у меня оладушки вкусные?

Дед опять начал действия по высвобождению из-под завалов, продолжая расхваливать свои кулинарные способности в области приготовления оладушков. У Артема уже заранее подкатила тошнота к горлу: сколько можно? Может, он издевается? Две мысли – одна благая, вторая не очень, терзали душу Артема. С одной стороны, нужно было старику помочь, один он долго еще будет пытаться выбраться из чулана. Но, с другой стороны, если дед останется здесь надолго, можно будет избежать пытки оладушками и пожарить себе яичницу с колбасой. Улыбка растянулась на лице во всю свою природную ширь при мысли о такой радужной перспективе. Артем вздохнул о шипящей и пузырящейся на сковородке яичнице и протянул деду Архипу руку. Пусть живет.

Выбравшись на свободу и запамятовав поблагодарить Артема за спасение, дед провел свой ежедневный ритуал по кормлению внука. На этот раз расхваливание трапезы перемежалось с сетованиями по поводу потери туеска.

– Хороший был туесок. Куда я его засунул? Параскевья уж больно его любила.

Артем поперхнулся очередным куском, и выражение отчаяния на лице сменилось догадкой. Так вот зачем прозрачной тетке туесок! То-то она ему так обрадовалась.

– Я ж энтот туесок как память берег, – продолжал дед Архип. – Как в грудях защемит тоска, так я его сразу с чулана достану да гутарю со своей Параскевьей, царство ей небесное. Энтот туесок я ей на свадьбу саморучно сплел, вместо колечка, стал быть, подарил. Оно-т так и сподручней. От кольца-т какой прок? Только палец натирает. А этакая вещь в хозяйстве в самый раз. И тож ягоду я люблю. Не малое дело. Где ж теперь энтот туесок? Ума не приложу.

Жалким каким-то дед Архип стал от своей потери, постарел как-то сильнее, осунулся. Все о туеске вспоминает и о Параскевье. А потом снова о туеске. Артем понял – идти ему еще один раз на мельницу, дедову память возвращать. А ой как не хочется.

– Артемка-а, – в окно затарабанила загорелая, с грязными ногтями рука, а затем в нем появилась лохматая белесая голова, – выходи гулять.

– А чаво ж, и сходи, – разрешил дед, и радостный внук выскочил во двор: отделался всего тремя оладьями.

Димка стоял под окном дедова дома с таким грустным лицом, будто у него кто-то умер.