Ведьма полесская - Виталий Кулик

У молодого панича молнией успела проскочить мысль: «Это конец!» Тело и волю окончательно сковал дикий ужас. Андрей стоял с направленным в медведя бесполезным ружьём. Не в силах даже пошевелиться, он с ужасом продолжал смотреть через прицел на разъярённого зверя и видел там свою смерть. И тут неожиданно, с задержкой, всё же прогремел выстрел. С кремниевыми ружьями такое иногда случается. Андрей лишь успел подумать, что на его счастье, он в оцепенении не опустил ружьё. В шоке молодой Хилькевич не почувствовал ни отдачи, ни дымной гари пороха. Не слышал он и вырвавшегося горестного оханья мужиков. От неимоверного пережитого ужаса и от сильнейшего удара когтистой лапой человеческое сознание не выдержало и покинуло бренное тело. Последнее, что резануло рассудок Андрея, — это слишком тошнотворный утробный смрад из пасти зверя…

Медведь уже завершал свой бросок, и занесенная для смертельного удара лапа с выпущенными когтями уже готова была поставить жирную кровавую точку на жизни этого тщедушного и перепуганного человечка. Зверь был уже настолько близок к цели, что мог отчётливо различить в расширенных от ужаса глазах напротив отражение своих огромных клыков, готовых сомкнуться на шее жертвы. Человек не убегал и не предпринимал никаких попыток защититься. Выставленная небольшая странная палка не могла остановить всю мощь и силу дикой свирепости. И когда зверь уже ожидал ощутить под своей лапой возбуждающий хруст костей жертвы, в его голове вдруг разорвались мириады молний. Огненно-разноцветные круги в один миг нестерпимо обожгли всё тело. Ослепительный свет, резанувший глаза, так же мгновенно угас. Угас вместе с жизнью…

Падая замертво, медведь по инерции всё же нанёс слабеющий удар по плечу человека. Клыкастая пасть зверя в смертных судорогах хватала воздух в каких-нибудь двух-трёх вершках от шеи подмятого охотника. Сражённый наповал медведь шатун теперь уж никогда не узнает, удачный был его бросок или нет…

Первыми к лежащему под медведем Андрею Семёновичу подбежали мужики. Всё ещё опасаясь зверя, они с усилием скинули рогатинами мелко подрагивающую в предсмертных конвульсиях тушу с подмятого охотника. Видя окровавленного и находящегося в беспамятстве панича, все испуганно суетились, и никто толком не знал, что конкретно надо делать.

— Андрей Семенович! Андрей Семенович! — нервно закричал подбежавший Прохор. Упав на колени и стараясь привести панича в чувство, он судорожно растирал снегом его лицо.

Андрей начал наконец приходить в себя. Тихо простонав и открыв глаза, он некоторое время непонимающе смотрел на склонившихся над ним бородатых мужиков. Словно из подземелья до него доносились обрывки фраз:

— Кажись, жив. А ведь могло…

— Слава тебе, Господи. Будет жи…

— Андрей Семенович, ну как себя чувствуете? — уже весьма осмысленно понял последние слова Андрей.

— Ничего… вроде цел, — тихо ответил панич и тут же сморщился от боли, попытавшись самостоятельно подняться.

— Лежите, лежите, — придержал его Прохор, — а я сейчас плечо погляжу.

Он быстро разорвал подол своей рубахи и перевязал плечо Андрея. Кровоточащие царапины были хоть и глубоки, но для жизни и здоровья не опасны.

Мужики в неописуемой тревоге перешептывались, поглядывая то на панича, то на страшное бурое чудище. И смятение их было понятно: не дай бог с паничем что-то серьёзное — всем мало не покажется. Хотя, конечно, основная вина ляжет на Прохора.

Вскоре послышались голоса и шум приближающихся охотников, которые оставались стоять на номерах. Нарушая все писаные и неписаные охотничьи законы, они, напрасно выстояв в засадах больше часа, двинулись навстречу загонщикам. Но такое крайнее решение панство приняло ещё вчера вечером, так как все желали стать обладателем редкого трофея. И все посчитали такой вариант хотя и опасным, но зато уравнивающим шансы на первый выстрел по медведю. По мнению старших панов-охотников, сжимая кольцо людской цепью, они почти одновременно выйдут на зверя. Прохор делал робкую попытку отговорить от такого плана, но пан Хилькевич в резком тоне напомнил холопу, кто есть кто. Так и порешили. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Всё вышло не так, как задумали светлые панские головы.

Вот показался пан Войховский. Увидев, что Андрей ранен, он остановился с расширенными от испуга глазами. Следом, тяжело сопя, двигались Семён Игнатьевич и отец Прохора — Гришак. Стягивались к этому месту и шедшие вместе с ними мужики.

И вот тишину предсказуемо разорвал истошный крик пана Хилькевича:

— Андрюшенька! Сыночек! Господи, как же это… — Семён Игнатьевич рухнул на колени перед своим сыном. Лихорадочно осматривая и ощупывая его, он не верил своим глазам, что его сын ранен. Руки и голос пана Хилькевича дрожали от волнения. Сердце вот-вот могло дать сбой. Видя перед собой бледное лицо Андрея и проступающие через повязку алые пятна, Семён Игнатьевич вдруг остро ощутил дикий ужас. Он вдруг с какой-то трагической ясностью понял, что мог сейчас потерять своего единственного сына, свою любимую кровинушку. Он понял, что страшная беда прошла совсем рядом, мимолётно лишь задев его своим прикосновением. Крайне взволнованный пан Хилькевич не мог унять своих чувств.

— Отец, всё обошлось. Не надо так переживать. Я сразил его одним выстрелом, — уже Андрей пытался успокоить отца.

— Как же так сталось, что он достал тебя? Как такое могло случиться? — ощупывая пораненное плечо сына, с тревогой спрашивал Семён Игнатьевич.

— Случайность, отец. Сам не пойму. Мы с Прохором только разделились, а тут из зарослей он и выскочил прямо на меня.

— А-а-а! — вспомнив вдруг о Прохоре, пан Хилькевич со злостью прорычал.

— Так этот хвалёный охотник всё же оставил моего сына наедине с медведем!

— Не оставлял я Андрея Семеновича. Так получи…

— Молчать, быдло! Семь шкур спущу! — гневно перебил Прохора пан Хилькевич и, выхватив у одного из мужиков кнут, в ярости несколько раз стеганул опешившего парня. Глянув на своего друга, он со злобным укором добавил: — Да-а-а, Егор Спиридонович, понадеялся я на ваши заверения насчёт этого холопа, а зря! Наверняка струсил сукин сын в решающую годину. Небось схоронился в сторонке, да ещё и со злорадством наблюдал, как медведь панскую душу губит!

Каждое слово пана Хилькевича больнее плети стегало самолюбие Прохора, калёным железом жгло сердце. А тут ещё и Егор Спиридонович с укором добавил:

— Что ж ты, Проша, за Андреем Семеновичем не присмотрел. Строгий давали тебе наказ, чтоб рука об руку шли, страховали друг дружку, а ты не уследил за этим. И то, что Андрей Семенович ранен — твоя вина. Будешь наказан… — Голос Егора Спиридоновича сквозил разочарованием и укором. Это ещё больше ранило душу парня.

— Егор Спиридонович, так я ж…

— Всё, Прохор, молчи… не надо никаких оправданий. Подвёл ты меня. Сильно подвёл. Если б не хладнокровие и смелость Андрея Семеновича — большая беда приключилась бы. Ружьё верни. Оно теперь тебе без надобности, — твёрдо сказал пан Войховский и, повернувшись к мужикам, приказал: — Немедля подогнать сюда сани. Андрея Семеновича срочно к доктору надо везти.