Мужчины и прочие неприятности - Кристина Ляхде

Скудная запись была эмпирической истиной, и от этого невозможно было отмахнуться. Лаура уставилась на записанные реплики и почувствовала озноб, когда до нее дошло, что список в том же виде можно умножить на пятьдесят две недели и на много-много лет. В пробелах между строк была пустота: ни мнений, ни точек зрения, ни эмоций. “Календарь, дарь-дарь-дарь” был, по правде говоря, исключительно остроумной репликой, однако Лаура пришла к выводу, что это был скорее рефлекс, чем проявление чувств. Лаура показала записи друзьям. Друзья развели руками: ты что, чокнутая, записывать чьи-то фразы?

Но для Лауры эти листочки были всего лишь одним этапом в бесконечном поиске выхода и проверки своих решений. Тридцать слов в неделю, одна тысяча пятьсот шестьдесят слов в год. “Если говоришь так мало, стоит, по крайней мере, знать, что вкладываешь в эти несколько слов что-то значимое, – сердито думала Лаура. – Я схожу с ума”. И было ведь от чего сойти с ума.

Это произошло не сразу, а постепенно, выглядело как театральная пьеса, и тянулось много лет. Сперва был стресс, который давил и давил и не отпускал даже по ночам. Беспрерывный стресс и усталость вызвали меланхолию, пока Лаура наконец совсем не пала духом. Лаура пыталась лечить депрессию с помощью развлечений и силы воли, но это было ошибкой. Она не понимала, что, когда стараешься быть храбрым и сильным, располагая лишь пятой частью своей прежней силы, хороших последствий не жди. И завертелось: расстройство желудка, тяжесть чувства неполноценности и вины. Лаура заедала свою печаль, заедала свой стресс, пытаясь таким образом уничтожить саму себя. Затем она прекратила есть. Это уже был предел. Муж стал серьезной угрозой ее здоровью, и Лауре нужно было спасать саму себя.

Постепенно Лаура начала осознавать, какую цену она заплатила за свою слепоту. Она на протяжении многих лет позволяла втискивать свою жизнь в узкие рамки, перестала ходить куда бы то ни было, встречаться с друзьями. Да и были ли они друзьями, когда в их глазах отражались настойчивое требование, нетерпение – ты должна взбодриться! – и когда они не понимали, в каком плачевном состоянии находится Лаура. Неотложная скорая помощь должна быть оказана полностью недееспособным или вскрывшим вены на запястьях. Они и не могли понять, пока сами не испытали бы в своей жизни нечто иное, чем легкость от промелькнувшего рабочего дня, развлечений или дружеских встреч. “Не слушают или не хотят слышать”, – вот что подумала Лаура. Она отдала бы все на свете, чтобы покончить с этим ужасным существованием. Все, кроме своей души. Но если бы усталость стала еще глубже, то наверняка и душу тоже.

ОННИ СТОЯЛ ВО ДВОРЕ дома на пригорке. Облачко его дыхания растворялось в темно-синей ясной ночи. Марс алел, и все планеты Северного полушария неба виднелись на своих местах. Онни захлопал мягкими рукавицами и потопал по снегу. Он надолго застрял во дворе на морозе, но для смотрящего на звездное небо время всегда течет незаметно. В придачу к звездам Онни оставалось только наблюдать за зайцами, грызущими невдалеке под кедром принесенную им морковку. Онни купил оптом пятикилограммовый мешок. Сам же он снова бросил в рот лакричное драже “Коувола”.

Никто не знает, что происходит на небесах. В любой момент можно стать свидетелем какого-то явления. Северного сияния. Смены фазы Луны. Метеоритного дождя. Будь готов, будь внимателен, будь храбр. Почему мама не пустила меня в скауты?

У Онни была таблица ближайших к Земле астероидов, и ее точность он высоко ценил, однако его мучила одна мысль. “Когда угодно, возможно, буквально через несколько недель комета может врезаться в Землю, и, поскольку кометы прилетают невесть откуда, невозможно твердо полагаться на их расписание. На своем пути сквозь время они сами сильно менялись, и сопровождали, а скорее даже были в ответе за происходившие по мере их приближения к земному шару изменения: сначала воды, а затем – и самой жизни”.

Онни терзался идеей об уменьшении риска непредвиденного, о наблюдениях за кометой или же пропавшем метеозонде. Так и стоял он на пригорке с телескопом, всегда, когда мог, в некотором смысле на страже. Во всяком случае, его нелегко было застать врасплох. Когда телескоп переворачивался вниз головой, все становилось далеким и мелким. И на многие вещи Онни смотрел подобным образом, с безопасного расстояния, сквозь тщательно настроенную оптику. Я больше нахожусь вне, чем являюсь частью чего-то. Например, всегда, когда Онни входил во двор Дома погоды и мимоходом бросал взгляд на десятиметровый столб с пометками колебания высоты волн Балтийского моря в реальном времени, он чувствовал, что всё под контролем. Мобильный был в кармане, понедельник – на календаре в левой части экрана, заточенные ножи – в бревне, гроза или затишье – на шкале столба. Однако постоянно происходящие изменения в погоде завораживали Онни. Может быть, то было подсознательное стремление к переменам в жизни, к попытке хоть косвенно испытать с помощью погоды то, чего не хватало его жизненному опыту: сюрпризов, американских горок, беспорядка. “Дом погоды похож на дом”, – подумал Онни. Потом он подумал: “Дом погоды не совсем похож на дом. Дома спят”.

Облака затянули темный небосвод, и Онни начал размышлять о завтрашней погоде. Область высокого давления переходила на Скандинавию, и это могло осложнить дело в первой половине дня.

В ГЛАВНОМ УПРАВЛЕНИИ ПОЛИЦИИ можно было опознать официальное учреждение даже из космоса. Оно напоминало Центральную королевскую больницу в Копенгагене, только было поменьше и у его дверей не стоял красный “Вольво” доктора Хелмера.

С помощью табличек Роза нашла правильный вход, лифт, этаж и номер очереди. Пожалуй, идея обратиться сюда была не самая удачная. “Власти существуют для людей”, – напомнила себе Роза. “Вы по какому делу?” – поинтересовался дежурный полицейский. Судя по его тону, Роза была сегодня по крайней мере сотым клиентом, хотя, находясь на больничном, сумела прибыть на место в середине рабочего дня. В ожидании своей очереди она размышляла над стилем подачи информации сотрудниками полицейского департамента: он везде был однообразен, от служащих в провинции до высокого начальства. Вопросы начались с вопросов о состоянии здоровья, были четкие и недвусмысленные, шли в логическом порядке, и в них проскальзывали то очаровательное устаревшее выражение, то профессиональный полицейский термин. Эмоции отметались. Подобный канцелярский язык в момент несчастья успокаивал. Приятно было осознавать, что даже если земной шарик соскользнул бы со своей орбиты, полиция произносила бы слова уверенно и твердо, работала бы без суеты и раздавала бы инструкции. “Нужно ли мне, чтобы меня поддержал отец?” – подумала с удивлением Роза и прогнала эту мысль прочь.