День, который не изменить - Борис Батыршин

За поясом у ратника торчал длинный пистолет, украшенный перламутром. На плече он нёс то, что Витька издали принял за мушкет со штыком. Но оказалось, что это никакой не мушкет: деревянный дрын, которому придали вид ружья с прикладом. Ни ствола, ни замка не было в помине; вверху дрын заканчивался грубо выкованным острием самого зловещего вида.

Арсенал других ополченцев оказался поскромнее. У одного из-за кушака торчал плотницкий топор, второй щеголял подозрительно знакомым предметом…

— Смотри… — прошипел Мишка. — Вон у того, рыжего — у него что, бейсбольная бита?

Витя пригляделся. Точно, бита, только покороче обычной. Толстый конец венчает гранёная чугунная насадка, в рукояти — дырка, через которую зачем-то пропущена скоба с крюком. Оставалось только гадать, что за спортинвентарь таскают с собой московские ополченцы.

А те не обращали на новых попутчиков никакого внимания — разве что поглядывали порой искоса. Они были заняты — увлечённо препирались друг с другом.

— Вы, брадобреи, народ известный! — говорил бито владелец. — Сплошь чёртовы ухваты, из аду головешки таскаете, и не обожжётесь!

— Дярё-ёвня — насмешливо отвечал тот, что с пистолетом. — Даром, что уж который год сидишь в Охотном ряду при лабазе, а всё понимания нету. Как был дярёвня, так и помрёшь! Наше дело тонкое, деликатное, мы к людям заботу имеем.

— Знаем, мы ваши заботы! Кум у меня в Тверской части околоточным — так он жалился, как опосля вашего бритья прыщами пошел! Уж как маялся, горемыка, сколько льняного масла извёл…

— А неча ему, охальнику, чужеяду, безденежно бритье наводить! — огрызнулся ратник. — Конешно, когда приходит даромовое зеркало[10], я бритву прямо держу, чтобы щека в раздражение пришла. Ничо, помается, вдругорядь поостережётся! Мало что ль, нашего брата на Сретенке, пущай вон, к другим идёт…

Витька гадал о чём идёт речь. Слова, вроде бы, знакомые, а вот о чём идёт речь — это от его ускользало. — судя по всему, брадобрей, парикмахер на старинный лад, — заметил недоумение мальчика:

— А вы барин, наших разговоров не понимаете? Не из московских, чай? А дозвольте узнать, как ваше святое имечко?

Узнав, что случайные спутники — британцы, «парикмахер» удивился:

— Энто как же вас занесло в наши Палестины? Нехорошее время выбрали, война у нас, вишь какое дело!

И, не дав «иностранцам ответить, продолжил:

— Вы, аглицкие немцы, люди чудные. Сколько я вашего брата на Кузнецком повидал — простых слов не понимаете, лопочете не по нашему, всему дивитесь, быдто полудурки какие. Оно и понятно — поживи на острове, не таким сделаешься! Ехали бы вы домой, што ли…

Витька вспомнил, как в школе принимали делегацию из английского колледжа. Завучиха, весьма продвинутая дама, работавшая по программе обмена с неким российско-британским университетом, не знала, как угодить высоким гостям — улыбалась подобострастно, поддакивала — по-английски, разумеется. А тут — «полудурки», «лопочут»… никакого почтения к представителям самой культурной нации!

— Мы люди особые. — не умолкал «парикмахер». — На все руки мастера, оттого нас и выделили. Начальство уважило, в санитары произвело. Мы, ежели надо, и гостью приветим, пиявицу, значить поставим. Можно склад хозяйский потрепать — это, ежели живот от газов вздует, разминаем. Надо — кровь отворим, надо — копыта сравняем, это по нашенскому, мозоли срежем на ступнях. Кишки, опять же, лудить, зубы драть. Вот и выходит, что самое наше место при гошпитали. Вот, лекарскую сумку выдали!

И с важным видом похлопал атрибуту своей должности.

Ничего удивительного, подумал Витька, что «парикмахер», как смыслящий в медицине человек, назначен старшим санитарной команды. Он и рану промыть может, и перевязать, и наскоро сложить раздробленную ногу в лубки. Другие такими навыками не обладают.

Когда цирюльник притомился болтать, к беседе подключился ратник с «битой». Он пошёл в ополчение из охотнорядских сидельцев — был то ли сторожем, то ли приказчиком при лавке, торгующей съестным. Его загадочное оружие оказалось безменом, простейшими весами, на каких в лавке взвешивают товар. «Сиделец» охотно делился секретами своего ремесла:

— Вот, извольте, объясним. Крупу досыпать надо себе на пользу — на весах. Мясо можно за косточку в большом куске придержать.

Алтын какой-нибудь, а сколько из всего напрыгает! Тут и греха нет, зато товарец наилучший дадим!

Ребята рассмотрели таинственный артефакт. На железной рукояти выбиты поперечные бороздки разной длины — отсчитывать вес. Гранёная чугунная насадка заменяет гирю; к крючку на другом конце подвешивают товар. Безмен удобно ложился в ладонь — солидная штука, тяжёлая, ухватистая.

— Самое милое дело, при нашей-то должности! — разливался лабазный сиделец. — Слыхали, небось, загадку: «у деда под крыльцом висит дубина с кольцом, налита свинцом»? Безмен — он под рукой завсегда, а ежели тать ночью залезет, я его враз угомоню. И хранцузу голову расшибу, невелика хитрость!

И засмеялся, широко разевая рот.

Третий ратник оказался крепостным из подмосковного сельца. Он трудился в барской оранжерее: выращивал цветы и возил их по пятницам Москву, по заказам знатных господ — украшать залы к приёмам и балам. «Цветовот» больше отмалчивался, стесняясь своих бойких товарищей. Рассказал только, что «барин, как вышел царский манихвест[11], не медля ни дня, велел и дворовым мужикам, и деревенским, кто охоту имел, вступать в казаки».

«Казаками» называли крепостных подмосковных крестьян и городских обывателей, набранных в пешее ополчение. Оружие для них закупило московское купечество; начальниками полков поступали дворяне, из числа тех, кто не состоял на военной службе. Здесь, на Бородинском поле, до двадцати тысяч Московского и Смоленского ополчения. Ратники копали траншеи, возводили редуты и флеши, а в день битвы им было велено собирать и выносить раненых.

— А начальствует над московскими ратниками их сиятельство граф Ираклий Иванович Морков. — объяснил брадобрей. — Цельный енерал, ишшо при Ляксандре Васильиче Суворове получил Егория[12], за Очаков. В почтенных уже годах, но храбёр!

— А вы были в бою? — поинтересовался Мишка. — Или только раненых таскаете?

— Говорят, наши, московские ходили в атаку возле Утицы. — помедлив, ответил охотнорядец. — Под командой самого енарала Моркова. Хранцузов побили — страсть! А нас вот к санитарному делу приставили. Но ничо, начальство велит — пойдём в отражению и в грязь лицом не ударим. Оружие, небось, имеется!