Язычник - Арина Веста

— Может, мандарин?

— Нет…

— Значит, мандрагору.

— Точно, ее… Решил я к нему по-хорошему, по-соседски… Дай, говорю, и мне силы, к бабам-то подступиться, чтобы не зря за конягу страдать. А он, колдун треклятый, только хохочет… Ты, говорит, зайди ко мне весной на пасеку, на первый пчелиный лет, я тебе на это место пчелок своих насажаю, и тогда хоть снова под венец… Еще изгалялся, вражина, оборотень…

Несмотря на альтруизм и выдающееся человеколюбие, сельчане Антипыча не любили и даже подозревали в оборотничестве. И, видимо, были к тому какие-то основания. Старик умел «вабить», выть по-волчьи. Для полного сходства с волчьим воем он «дул» в стекло от керосиновой лампы. Антипыч никогда «не вабил» для облав или охоты. Он переговаривался с волками для собственного удовольствия, и ему отвечали не только волки. Младенческим плачем заливались совы-вопленицы, гулко ухали филины.

Отрабатывая практику в местной амбулатории, я почти все лето квартировал у Антипыча. Здесь же в сенях над дверью я хранил запасные ключи от убогого строения сельской больницы.

* * *

Я подошел к дверному косяку и осторожно завел руку за поперечную перекладину. Ключи по-прежнему лежали в глубокой щели. Но я не знал, устояла ли после всего происшедшего в ней сама амбулатория, но на первых порах мне сопутствовал счастливый случай.

Я проснулся среди ночи. В доме поскрипывали и играли половицы. Темный клубок прокатился из угла в угол, в подполье громко запищали и завозились мыши. Я встал, зажег огарок свечи и оставил ее на окне, потом прошел сенями и выглянул за порог. У ног моих плескались темные волны. Поодаль бился под ветром затопленный яблоневый сад. Редкие синеватые вспышки без грома, настоящие августовские зарницы, полыхали в небе у самого горизонта. Воды потопа уже готовились снести ветхую лачугу, дом гудел от ударов волн и ветра. Кажется, возница сказал, что Антипыч умер в половодье и несколько дней к нему не могли подобраться.

Трясясь в ознобе, я вернулся в горницу. Стол вновь, как в прежние годы, стоял у окна. За столом спиной ко мне горбился чужак в волчьей шубе наизнанку и островерхой лохматой шапке. Он медленно оглянулся на звук моих шагов. В редких фосфорических вспышках за окнами я узнал Антипыча. Он смотрел мимо меня. На столе перед ним лежала раскрытая книга и горела свеча. Это была та самая книга, которую Антипыч хотел завещать мне, буквы книги огненно светились. Не глядя в книгу, старик медленно и раздельно произнес:

— Единство — природная сущность металла. Если ковать при ясном солнце, в день весеннего равноденствия, ровно в полдень, то получается Светлое Огниво. Если же ковать в ночь зимнего солнцестояния, ровно в полночь, при полной луне, то получается Темное Огниво. С помощью Светлого Огнива можно добывать огонь, а с помощью Темного, отлитого в полночь, — воду… Соединив огонь и воду, ты получишь…

Ворвавшийся ветер погасил свечу, громыхнуло так, что на стене зазвенело зеркало.

— «…Камень Жизни»… — донесся голос Антипыча из гулкой глубины…

Больше я ничего не запомнил из событий той ночи, вернее, ее снов.

Меня разбудило сияющее солнце. С промытого бурями неба лился горячий утренний свет. Ночное видение сразу же стерлось, потускнело за искрящимися красками и звуками летнего утра.

Я вышел во двор. Рядом с домом стоял обомшелый колодезный сруб, с краю висело ржавое ведерко. Скинув спортивный костюм, я зачерпнул близкой темной воды. В ней плавали облака, ольховые сережки и бодро юлили личинки комаров. Собравшись с духом, я опрокинул на себя обжигающий колодезный холод. Громко ухая, я по кругу проскакал вокруг колодца. По коже прошла морозная волна, мне показалось, что даже змей, распростертый на моей спине от кобчика до лопаток, слегка зашевелился. Я спиной чувствовал, что кто-то смотрит на меня ИЗ-ЗА яблонь, а может быть, ИЗ-ЗА дощатого покосившегося забора. Я оглянулся: молодая тяжеловесно-статная женщина взирала на меня, голого, как Адам, когда тот еще не пользовался фиговым листком.

Стыдясь своего тела, ограбленного Севером и лагерным голодом, я судорожно влез в мокрые, липнущие брюки. Когда я оглянулся, у садовой калитки было пусто. Видимо, слухи в этой деревеньке в три двора разносились по-прежнему исправно.

Вернувшись в избушку, я сложил в сундук Лягины подарки и вытянулся на шкуре.

В такие минуты воспоминания приходят сами, как скорбные гости. Я лежал, размышляя о деятельном участии Ляги в моей судьбе. Сашка ухитрялся исполнять одновременно две роли: доброго гения и злого демона. Когда-то он пытался оспорить у меня дружбу Наи. На обольщение дикарки была брошена вся мощь западной цивилизации и кошелька Лягиных предков. Сверкающие никелем велосипеды, плееры, стереомагнитофоны наводняли Бережки. Позднее появился роскошный «харлей», дорогущие магнитофоны и японская видеосистема. Ная изредка соглашалась прокатиться с Лягой на мотоцикле, держась за его толстую, как у бегемота, талию, но не более. Меня же она безвозмездно дарила своей истинно девичьей, нежной дружбой… Я знал, что именно Ляга познакомил Наю с Вараксиным, хвалясь своими всемогущими связями. Но именно он вернул мне ее в то волшебное, пламенное лето, когда я уже считал ее потерянной навсегда.

* * *

Она жила в провинциальном городишке под названием Чепцы. Всю зиму я засыпал ее письмами, но мои «голубки» бесследно исчезали в черной дыре Чепцов.

Следующей весной (это было девять лет назад) я расквитался с кафедрой и приехал в Бережки раньше обычного. С видом безнадежно влюбленного я шатался по окрестностям, сидел у развилки ветлы над вскрывшейся ото льда Варяжкой, заходил в отсыревшую церковь Святого Волка, моля о Ее возвращении.

Весь холодный и дождливый апрель я возился в амбулатории, приводя в порядок помещение и оборудование. Вскоре я смог заняться тем, ради чего и уединился в вымирающей деревеньке. Дни и ночи полетели быстрее.

Как одержимый я копался в рассыпающихся от старости книгах с толстыми, обломанными на углах страницами. Это были оккультные труды и алхимические трактаты, некогда выловленные мною на барахолках и букинистических развалах. Как помешанный я ставил странные опыты, бормотал заклинанья и переписывал старинные рецепты. Безымянный «Свет Египта», «Сфинкс» Овидия и «Апрельская тетрадка» Альберта Великого стали моими постоянными и навязчивыми собеседниками.

За работой я стал меньше думать о Ней. Мое нетерпение и нежность переплавились в раздражение. Я был уверен: она предала наши мечты, она обманула мою юную любовь и ей незачем возвращаться в какие-то унылые Бережки, где без нее сходит с ума очкастый недотепа-лекарь.

Поначалу алхимическая деятельность была выдумана мной, чтобы как можно меньше думать о ней, но многие опыты против ожидания оказались удачными, и меня увлекла эта опасная стезя.

Глубокое и волшебно-реальное знание древних обещало чудо. Отголоски его я встречал и в герметических трактатах египтян, и в сигнатурах Парацельса, и в ведических откровениях Антипыча. Я летел по горячему следу, но тайна жизни вновь ускользала. Обезумев от бесплодных поисков здесь, на земле, я, как запаленный гончак, был готов запрыгнуть даже на небо, чтобы любой ценой настичь и вытеребить тайну.