Омут - Сергей Яковенко

– Да при том, дубина ты обдолбанная! Мы с тобой в том овраге испарений болотных надышались и глюки конкретные поймали! Выбрались – попустило. Так? Но тебя ж под наркозом оперировали, правильно? – я снова засмеялся.

Леха некоторое время еще оставался с каменным лицом, а затем с шумом выдохнул и облегченно откинулся на подушку:

– Твою же мать! Твою мать! Твою мать! – ругался он, широко улыбаясь, – Чего ж ты раньше-то молчал, подонок? Я уже думал, у меня кукушка улетела, пора из одной больнички в другую перебираться.

– Так я че-то не понял, тебя что, до сих пор плющит, что ли? – я снова хохотал.

– Не-е-е. Сейчас уже, вроде, попустило. Но пару часов назад еще лежал и пытался разобрать, что мне там болото шепчет втихаря. Твою ж мать, а…

– Слышь, а прикольно было. А главное – бесплатно! – теперь уже мы оба смеялись, вытирая слезы, – Можем даже наркоэкскурсии за деньги проводить. Наркотуры в живописные места! А? Звучит?

Вернувшись в пустую квартиру поздно вечером, я позвонил Маше и разузнал о самочувствии дочери. Юлька спала, но ближе к ночи снова стала подниматься высокая температура и сейчас ей поставили какую-то капельницу. Мы договорились, что если ей будет становиться хуже, Маша обязательно позвонит.

Я улегся в кровать, с надеждой поскорее уснуть и сразу ощутил одиночество. Нет, я прекрасно осознавал, что нахожусь дома один с самого начала… Просто сейчас, лежа в постели, в которой привык ощущать тепло любимой женщины, этого тепла не ощутил. Я не слышал мерного сопения маленького Юлькиного носика, всегда доносившегося из ее маленькой кроватки. И даже Фил остался у матери. Я был один. И это было неприятно и немного страшно. Страшно, потому что на миг представил, что могу остаться в одиночестве навсегда. Я торопливо отогнал от себя эту неприятную мысль, но тут же подумал, что слово «навсегда» не менее пугающее, чем «никогда». Где-то я уже это слышал… У какого-то писатели или драматурга… Кто-то до меня уже успел над этим задуматься…

Через неделю Юльку выписали из больницы, и жизнь пошла привычным, размеренным чередом. Леха выздоровел, и с приходом осени мы возобновили наши субботние выезды на покопушки. Вот только Машу теперь было не вытащить на природу. После того случая она категорически отказывалась составлять нам компанию и предпочитала волноваться за нас, сидя дома. Кум же не изменил своей манере слоняться по лесам и оврагам, и даже казалось, делал это с еще большим усердием, чем раньше. Хромал, кряхтел, но шел в кусты.

Так все шло до наступления ноября. В первый же день этого месяца моя жизнь изменилась навсегда. Внезапно и навсегда.

Это был понедельник. Вернувшись с работы, я нажал на кнопку звонка нашей квартиры. Из-за двери привычно залаял Фил, который всегда чувствовал или слышал мои шаги на лестничной клетке и начинал суетиться еще задолго до того, как войду. Маша, которая всегда возвращалась с работы раньше меня, успевала к этому времени забрать Юльку из детского сада и приготовить ужин. На этот раз дверь никто не отворил. Фил перестал лаять и только тихонько скулил. Я снова позвонил и, снова не дождавшись ответа, принялся рыться в карманах в поисках ключа.

В квартире было темно. Я окликнул жену по имени, но никто не отозвался. Дома никого не было. Ужином тоже не пахло.

Набрал Машин мобильный, но связи не было. Предположив, что они с Юлькой после сада могли зайти в магазин за покупками, я отбросил тревожные мысли и решил подождать. За год скопилось довольно много различных находок, которые давно хотелось почистить и привести в более-менее приглядный вид. Я занялся их очисткой, рассчитывая таким образом убить время и дождаться своих.

Зазвонил мобильный. Почувствовал облегчение, и, будучи уверенным, что звонит Маша, посмотрел на входящий номер. Звонили со стационарного…

– Здравствуйте, – официальным тоном поздоровался со мной незнакомый мужской голос.

– Здравствуйте, – немного растерянно ответил я.

– Старший оперуполномоченный Ленинского районного отделения Литвинов Олег Владимирович, – отчеканил тот и сухим, железным тоном поинтересовался, – С кем я говорю?

Сердце екнуло, предательски забарабанив в груди. Мельком заметил, что волноваться-то мне не из-за чего. Я вполне законопослушный гражданин и проблем с законом не испытывал даже во времена бесшабашной молодости. Откуда же эта…? Мысли о том, что звонок может касаться Маши и Юльки я даже близко не подпускал к себе. Хотя она, конечно же, первая пробралась в голову. Я просто гнал ее. Гнал подальше.

Я представился.

– Скажите, вам знаком телефонный номер… – он продиктовал мне номер Маши и я даже на некоторое время успокоился. Маша потеряла телефон, и он как-то попал в милицию!

– Да, это телефон моей супруги. А в чем…

Договорить я не успел, милиционер меня перебил:

– Мне очень тяжело это говорить, – он сделал небольшую паузу, за которую я в тот момент готов был его убить, – Но ваша жена и ребенок погибли. Они переходили дорогу на пешеходном переходе…

Я его не слышал. Ничего не слышал. Просто стоял и смотрел в одну точку. Я оказался в вакууме, в космосе, в невесомости. Очень хотелось проснуться. Я ему не верил! Он мог ошибаться… Да конечно он шибается, и они все еще живы! Хотелось вдохнуть, но я не смог.

Я сел на пол и завыл. Не заплакал. Я выл, как собака. Мычал, стонал. Не кричал, не плакал. Выл и стонал. Без слез. И Фил, который сидел рядом и смотрел на меня, наверное решил, что я сошел с ума. Навсегда.

Дальше был сон. Самый кошмарный и самый длинный сон в жизни. Он длился многие дни, недели, месяцы… Много незнакомых людей, опознание, родственники, которые суетились, плакали, соболезновали, утешали, снова соболезновали… Завешенные простынями зеркала в квартире, кладбище, слезы. Много слез. Могилы, кресты, надгробия, первый мокрый снег и грязь под ногами. Тела, лежащие в деревянных коробках около свежевырытых могил. Одно маленькое, другое – побольше. Восковые лица жены и дочери, совсем не похожие на себя. На эти лица падал снег и не таял. Удары земли, падающей на крышки гробов. Поминки. За всем этим я наблюдал, не принимая совершенно никакого участия. Как будто меня не было вовсе. Будто я умер вместе с ними. Меня всюду водили под руки, усаживали, вливали в рот водку. Я часами мог сидеть в одиночестве и ни о чем не думать. Абсолютное, полное отрешение.

Каждый день после похорон ко мне приходил Леха и просто сидел рядом. Молча. Иногда что-то говорил, но я не помню что именно. Затем врачи. Кажется, возникли какие-то проблемы с ногами. Они, почему-то, сильно отекали. Меня заставляли двигаться, и я двигался, пока заставляли.

Моя мама переживала потерю внучки и невестки не менее болезненно. Леха рассказывал, что ее увезла скорая в кардиологию. Он навещал ее в больнице несколько раз. Она просила, чтобы он не заставлял меня приезжать. Я и не ездил.

Неделю спустя крепко запил. Пил много и постоянно. Это не приносило особого облегчения. Да я его и не искал. Просто пил и все. Без причины. В первые дни запоя Леха составлял мне компанию, но спустя неделю я продолжил пить уже в одиночестве. И продолжал, пока не закончились деньги.