Пламенеющий воздух - Борис Евсеев

— Леля! Отца Альберта Эйнштейна звали…

— Я знаю, как звали отца Эйнштейна и его мац-ць! — взвизгнула Леля и после визга чудесным образом преобразилась, словно изо рта у нее (а может, и откуда-то из глубин живота) бодро выпрыгнул и, шлепая босыми ступнями по линолеуму, ломанулся куда-то вдаль хитрый и наглый бесенок. — Но бог с ним, с Альбертиком. Я не против него. Но и не за. Я против дедовских способов работы. С ними пора кончать. И если вы не кончите — я сделаю так, что лавочку нашу прикроют.

— После трех с половиной лет работы — и вдруг такие слова! Да еще при новом сотруднике…

— Не вдруг, не вдруг… Но ты успокойся, Колюнь. Сам ведь недавно говорил Трифону: нечего в словах у Лелищи смысла искать!

— Ищи ветра в поле… Моя фамилия Дроссель, — скрипнул, как дверь, останавливаясь на пороге, высокий костистый старик. — Кузьма Кузьмич, — сухо кивнул он и поправил большим пальцем круглые железные очки на носу. — Вы на наши склоки, молодой человек, внимания не тратьте. А идемте-ка лучше со мной. Надо поближе с вашей биографией познакомиться…

Дроссель пропустил меня вперед и, как показалось, умышленно не затворил за собой дверь, чтобы я слышал, как орет взволнованный Коля, как отвечает ему внезапно успокоившаяся Леля.

А слышно было превосходно.

— Лёлипутка ты наша бесценная! — кричал директор. — Пойми же наконец! Эйнштейн — бесконечно, вселенски заблуждался. Но даже он признавал… Ты не можешь не помнить его слов: «Если есть эфир, то моей общей теории относительности просто быть не может». Великий, несравненный ученый! Небывалый критик своего собственного учения! Не то что наши тупари… Они-то все и портят: «Как неверна? Разве может быть неверна великая теория? Не может быть, чтобы Эйнштейн ошибался, потому что он не мог ошибаться никогда»! Но ведь Эйнштейн в своем последнем постулате написал: «Пространство без эфира немыслимо, и поскольку моя общая теория…».

— А она твоя, Колюнь?

— «…и поскольку моя общая теория относительности наделяет пространство физическими свойствами»!.. Понимаешь, дура? Фи-зи-чес-кими!

— Хам и лайдак, — уже ласковей отвечала Леля директору. — И прохвост к тому же! Все вы здесь — прохвосты! И ты, и Трифон, и ваш Сухо-Дроссель. И этот новый сотрудник тоже, скорей всего, прохвост. Нечего сказать: пятидесятилетнего юношу в «Ромэфир» приволокли!

— Леля! Ты — совсем? Мы с Селимчиком такого человека три года искали!

— Да? Это что-то новое. Расскажи поподробней. Но что бы ты ни врал, все вы глупцы и прохвосты! От вас пахнет глупостью Майкельсона и Морли! И только из сострадания к твоей глупости я, Коля, тебя сейчас поцелую…

Я догнал Дросселя у дверей его кабинета.

А уже через полчаса, вместе с директором Колей и веселой Лелей, нехотя плелся в лабораторию, на свое рабочее место.

Со Второй Овражьей улицы мы перебрались на Первую.

К запаху майкельсоновской глупости примешивался запах поздно скошенного бурьяна.

Впереди, метрах в пятнадцати, скачущей походкой поспешал директор Коля с карповым подсаком в руке.

Туфли у Коли были голубенькие, матерчатые, с черными кожаными нашлепками и загибающимися кверху носами. Подсак треугольный, пиджак коротюсенький. Цирк, да и только!

За Колей тащились мы с Лелей.

Леля оказалась занятной собеседницей. Сперва она попыталась уточнить, сколько мне лет, потом попросила рассказать, сколько раз и на ком именно я был женат.

Пришлось сказать правду: не был ни разу. Я думал, эти слова вдохновят Лелю на какую-нибудь незапланированную нежность, но она только буркнула: «Значит, и не женитесь» — и ринулась догонять Колю.

Мы как раз огибали пламенеющий золотом храм, когда Леля вдруг вернулась и, округлив милые кошачьи глазки с вертикальными черточками вместо зрачков, сказала:

— Мы все здесь концы отдать можем. Эксперименты наши смертельно опасны! И это — уже не шутка.

Сарказма в Лелином голосе я на этот раз и впрямь не уловил, и поэтому стал вертеть головой по сторонам, а потом часто-часто задышал носом, словно бы вынюхивая в воздухе опасность и риск.

Ничего не вынюхав, спросил:

— Так чего ж вы во все колокола не бьете? Чего наверх, в Москву, в Питер, не семафорите?

— А мне интересно, как мы все здесь — и теперь уже в обнимку с вами — подыхать будем! Я, кстати, так и не поняла: почему взяли именно вас? Тут что-то кроется…

Я приостановился. Леля дружески рассмеялась.

— Идемте же! — Она подхватила меня под руку. — Вы так и не сказали: сколько вам лет?

— Двадцать девять, — чуть подумав, соврал я.

Тут Леля отчебучила такую штуку. Изящно разведя в стороны полы белого плаща, она присела, и, показав толстенькие детские коленки, заявила:

— А тогда мне — пятнадцать.

Я двинулся дальше. Леля догнала, опять ухватила под руку.

— Видите во-он ту горку? Ну там, за Волгой…

Я нехотя всмотрелся.

Слева от нас, за Волгой, на расстоянии примерно километра, на одном из невысоких лесистых холмов мерцали крупные, проглядываемые насквозь дневные огни. Чуть дальше, за огнями, через равные промежутки времени взмывали в небо оранжевые и желтые шары.

— Это зонды со спецначинкой, — таинственно сообщила Леля.

Трескотня ее начинала мне надоедать. Я вырвал руку.

— Но эти зонды — маленькие. А завтра будет запущен большой зонд. Через некоторое время — и аэростат! И ты, дурашка, на нем полетишь! А все потому, что Морли с Майкельсоном впервые добились результатов — именно поднявшись на аэростате. Вот наши повторялы и будут, вдогонку за американским девятнадцатым веком, в поисках эфирного ветра над Волгой рыскать… Нам самолет-разведчик со спецлабораторией нужен, а они, как пацаны, на тепловых аэростатах гоняют!

Я припустил быстрей.

— …чтобы уловить эфирный ветер — едва доносилось до меня (кричать на улице Леля все-таки остерегалась), — чтоб чужими руками поймать ветерок в коробочку, Коля вас и нанял!

Я резко встал. Несмотря на два аванса и оплату гостиницы, захотелось послать Лелю далеко и навечно, а самому срочно выехать по делам в Москву или в Питер.

Леля оценила остановку движения по-своему.

— Коля мне, кстати, никто, — задышала она в мое плечо, почти касаясь его губами. — Этот попрыгунчик только воздух вокруг меня обчмокивает. А вы, а ты…

Словно бы почуяв неладное, Коля, прыгавший с карповым подсаком далеко впереди, вдруг повернул к нам.

— Ничего не замечаете? — Леля до боли стиснула мой локоть. — Ничего не видите?.. Мы с вами — то туда, то сюда! Шатает нас и водит! То же самое — Коля, Трифон и наш Сухо-Дроссель: туда — сюда, туда — сюда! Такая хаотичность движений явно свидетельствует: мы становимся зависимыми от эфира! А эти, — заторопилась Леля, рассчитывая выложить всю подноготную «Ромэфира» до прихода директора, — а Коля с Пенкратом, чтобы доказать существование эфира, уже устроили у нас два небольших землетрясения. Их мало кто заметил — и так бедолаг наших трясет, как в старом лифте, — но ведь Коля не остановится! Он собирается искусственные смерчи здесь устраивать! Тороидальный вихрь к нам в Романов обещал перенаправить…