Анти-Макиавелли. Наставление о военном искусстве к своим генералам - Фридрих Великий

Однако мы не желаем исследовать больше пороки Борджиа и рассматривать его подлости, разве только постольку, поскольку они могут быть выданы за подлинные благодеяния. Борджиа желал уничтожить некоторых князей: Урбино, Вителоццо, Оливеротто, Ферма и других дворов; при этом Макиавелли утверждает, что он совершил это весьма проворно, что Цезарю удалось, подговорить тех прибыть в город Сенегалию, где он изменническим образом и велел их казнить. Верность людей употреблять во зло им же, совершать коварные поступки и быть клятвопреступником – вот что называет учитель бездельников рассудительностью. Но я спрашиваю, считается ли рассудительностью способность показать, каким образом можно стать клятвопреступником? Если ты сам нарушаешь клятву и присягу, то как можно тебе иметь верных граждан? Если ты подаешь пример к измене, то и сам страшись предательства, если ты служишь примером тайного убийства, то и сам остерегайся кровожадных рук своих учеников. Борджиа поставил бесчеловечного д’Орко градоначальником Романьи, чтобы тот искоренил беспорядки. Таким образом Борджиа наказывал других за меньшие проступки, чем он сам совершал. Этот самый лютый из грабителей, наиковарнейший из клятвопреступников, наисвирепейший из тайных убийц и наипозорнейший из отравителей, осуждал некоторых бездельников к страшнейшим наказаниям за то, что они только в некоторых случаях, и то в небольшой степени, следовали характеру нового своего государя. Польский король[25], кончина которого причинила многие беспокойства в Европе, праведнее и благороднее него поступал, даже против своих саксонских подданных.

По букве саксонских прав, каждого прелюбодея надлежало казнить смертью. Я не намерен здесь исследовать причины этого варварского закона, который можно связывать больше с итальянскою ревностью, нежели с немецким терпением. Август же имел обязанность подписывать все смертные приговоры. Однако он, чувствуя побуждения любви и человечности, даровал однажды преступнику жизнь, отменив этот строгий закон, который негласно приговаривал к смерти и его самого[26]. Поступок этого короля показывал его человечность, но Цезарь Борджиа никак и никого не наказывал иначе, чем как лютый тиран. Именно он повелел бесчеловечного д’Орка, столь совершенно проводившего его политику, изрубить в куски, чтобы благодаря этому понравиться народу. В нем он наказал орудие своих собственных злодеяний. Тягость бесчеловечности наиболее несносна тогда, когда тиран желает облечь ее в невинность, и когда угнетение осуществляется под видом закона. Но поскольку предосторожность Борджиа предусматривала и возможность смерти папы, его отца, то он начал истреблять всех тех, у кого он отнял имущество, чтобы новый папа не мог использовать против него обиженных людей.

Видите, насколько он от одного порока стремится к другому; для удовлетворения потребностей нужны деньги, но, чтобы их получить, необходимо грабить, а чтобы безопаснее воспользоваться награбленным, то следует истреблять владельцев этого имущества. Вот умозаключения разбойников! Борджиа для того, чтобы отравить ядом некоторых кардиналов, велел их всех пригласить к своему отцу на угощение. Папа и он из незнания схватились за ядовитый напиток, отчего Александр IV тогда же скончался, Борджиа же остался в живых – для того, чтобы окончить свою злосчастную жизнь, как обыкновенно ее завершают отравители и тайные убийцы[27].

Видите, какое остроумие, проворство и добродетель восхваляет Макиавелли! Боссюэ, Флетчер и Плиний не могли выше возвысить своих героев[28], чем Макиавелли восхвалил Цезаря Борджиа. Если бы это была только похвала или риторическая фигура, то его можно было бы похвалить за остроумие, но следовало бы гнушаться его выбора. Однако он имел в виду нечто совсем иное, ибо книга его является книгой политической, которая сохранялась и для потомства. Она представляет собой труд, в котором Макиавелли столь бесстыден, что даже самому гнуснейшему извергу, из всех порожденных Геенною, он приписывает похвалы, – а ведь это означает не что иное, как подвержение у себя ненависти рода человеческого.

Я употребляю здесь собственные слова Макиавелли, чтобы скорее его изобличить, ибо что можно еще о нем сказать худшего, кроме того, что он предписывает правила тем, кто с помощью своих пороков стали государями? Об этом говорит само название данной главы. Если бы Макиавелли был назначен учить в школе бездельников порокам или в университете изменников толковать о неверности, тогда не следовало бы удивляться тому, что он нам предлагает такое учение; но он обращается к человеческому роду, имея при всём том дело с людьми, которые по положению своему должны были бы стать самыми добродетельными, с теми, кто должен управлять другими. Что может быть порочнее и бесстыднее, чем давать им наставление о неверности и убийстве? По большой части для пользы этого мира, надлежало бы желать, чтобы примеры такого рода, являемые Агафоклом и Оливеротто да Ферма, о которых Макиавелли вспоминает с удовольствием, не были известны свету. Жизнь Агафокла или Оливеротто да Ферма находит отклик в том человеке, который внутреннее готов к злодеяниям еще до того, как он откроет и оживотворит это опасное семя в себе. Как много таких молодых людей, которые через чтение романов, так развратили свой разум, что они ни о чем другом не хотят помыслить, как о Гандалине или Медоре[29]. Равным образом и размышление часто приводит к тому, что один разум заражается от другого.

Бергер Даниель Готфрид. Фридрих II в битве при Кунерсдорфе по Людвигу Вольфу, 1804

Фридрих Великий со своими генералами, возвращаясь с смотровой площадки в Потсдам