Ночная княгиня - Елена Богатырева

Пока Алиса в Мейсене болела, пока поправлялась, Елена Карловна наводила справки о заведениях для девочек, где Алиса могла бы получить и прекрасное воспитание, и образование и где никто не стал бы задавать лишних вопросов по поводу ее происхождения. В конце концов, это не единственный внебрачный ребенок в России. Должно же быть место, где таким детям негласно помогают их родители.

Она встретилась с Ванечкиной матерью и удивила ее грустной историей о своей троюродной внучатой племяннице. Рассказала, что родители се внезапно умерли, оставив девочке некоторые средства, и попросила совета, куда устроить дальнюю родственницу. Мать Вани воскликнула: «Сейчас считается хорошим тоном отдавать девочек в Смольный! Императорское общество благородных девиц! Не слышали? Ну что вы! Благороднейшее заведение, его опекает лично императрица Александра Федоровна. Девочек там учат самому необходимому. Члены царской семьи бывают там запросто…»

Матушка Вани Курбатского была женщиной весьма прогрессивных взглядов. Она, в частности, считала, что дети должны воспитываться где-нибудь вдали от родителей, а потому не возражала, когда старуха Курбатская освободила ее в свое время от воспитания собственного сына.

В разгар лета, так и не насытившись яркими впечатлениями от прогулок с няней по городу, Алиса в сопровождении Екатерины Васильевны отправилась в таинственную Россию. Екатерина Васильевна всю дорогу грустно вздыхала и бранила на все лады немку-горничную, собиравшую в дорогу их чемоданы. Она недосчиталась золотого колечка с изумрудом и старинного браслета с сапфирами. Алиса как могла утешала ее:

— Ей, наверно, так понравились твои украшения, что она не смогла удержаться…

— Лисонька, что ты такое говоришь?

А что ей было говорить, коли так оно все и было. Правда, горничная понятия ни о чем не имела, а колечко и браслетик любимой няни лежали в новой шкатулочке, вместе с гребнем, письменными принадлежностями, душистым мылом и зубной щеточкой, которой Алиса особенно гордилась. Лежали, перевязанные бархатной ленточкой, чтобы не звякали…

Князь Николай каждый год на именины собирал однополчан. Большинство из них присылали вежливые письма с отказом, ссылаясь на столичную службу во благо царя и Отечества, которая «ни минуты не оставляет пустой». Князь дулся, сердился, кричал, обзывал приятелей мерзавцами и с остервенением покусывал длинный ноготь на мизинце, что означало полную растерянность. Те, кто отказал ему дважды, приглашений впредь не получали.

В этом году князь решил не устраивать пышный сбор. Кто знает, приедут в уездный городок, наслушаются злых языков, да еще и повернут с полдороги. Он позвал лишь учителя местной гимназии Петра Петровича Салтыкова, слывшего человеком широких взглядов и удивительной образованности.

Арсений присутствовал за столом на правах боевого товарища, что никак не смущало учителя. Он был демократ: втайне сочувствовал декабристам и завидовал их будущей славе в веках, которую, как историк, предчувствовал.

Кроме преподавания в гимназии, он изучал культуру края, пытался восстановить в строгой последовательности его историю, начиная с основания Киева. Салтыков выпустил три монографии с подробным описанием обычаев, распространенных в Малороссии в прошлом веке. Ему грезилась слава Карамзина. Но поскольку особой популярностью его книжонки не пользовались, он заставлял бедных своих учеников зубрить их от корки до корки, как Священное Писание.

Книги он писал необыкновенно скучные, читать их было невозможно, а рассказчиком был превосходным. Если бы все то, что Арсений с князем Николаем слышали от него в последние годы, было изложено в его монографиях, он, пожалуй, стяжал бы себе славу популярного романиста. Но Салтыков имел строгий подход к науке и считал антинаучным публиковать факты, не имеющие под собой твердой опоры на даты. А вот с датами все было не так просто…

На следующий день после истории с покойницей князь, надев свой полковой мундир, принимал Петра Петровича, который находился в состоянии взвинченном. Похоже, ему очень хотелось выговориться.

Произнеся первый тост за здоровье именинника, Петр Петрович не мог уже остановиться и перешел к особенностям краевой культуры. Прихлебывая вино, он ударился в рассказы…

— Ах, князь, вы не представляете, какую интересную историю я раскопал на днях. Я ведь к вам сейчас прямиком от градоначальника… Да-с, князь, мне, пожалуй, и орден какой-нибудь… Я такую историйку раскопал… Все знали и никто не догадался!.. К вам, князь, конечно, это не относится. Вы в наших местах совсем недавно. Но я-то, я-то старый пень! Я-то здесь уже десять лет, а вот ни разу… А давеча спросил у кухарки своей — знает. И конюх — тоже знает. И даже полицмейстер…

История же, которую тут же, позабыв спросить разрешения у хозяина и именинника, рассказал учитель, сводилась к следующему.

Малороссия, терзаемая войною, двести лет назад цвела самозванцами. Из Львова начал свой путь Лжедмитрий Первый, из Могилева — второй, тушинский вор. И уж если хватило силенок у учителишки из Шклова представляться царем и выдавать себя за человека, образ которого все хорошо еще помнили, то чего уж легче было выдавать себя за того, кого никто никогда не видал, — за Бога.

Пока Малороссия стонала под пятой Речи Посполитой, смешение православия, католичества и протестантства породило и иных самозванцев. Они искажали учение святой церкви и даже отвергали полностью попов и таинства. Но один из них, монах Гермоген, пошел дальше всех, утверждая, что сам Бог вошел в его тело и устами Гермогеновыми взывает к человекам. Покуда шли войны, до Гермогена никому не было дела. А как заключили Поляновский мирный договор, уже было человек сорок заблудших, прибившихся к его ереси.

Гермоген имел прекрасное образование. Учился и у литовцев, и у поляков, и у немцев. Все заимствовал, но ничего не принимая. Лепил свое из чужого теста. Да так насобачился, так говорил складно — заслушаешься. Из деревень и даже из городов потянулись к нему люди, чтобы послушать и получить благословение.

Но смутное время минуло, и возроптали на Гермогена и православные, и католики, и лютеране, и кальвинисты, и жиды, и хлысты. Никто не желал его своим признавать. Виданное ли дело, чтобы смерд себя Богом объявил? Власти прислали в село отряд казаков. Гермогена схватили и бросили в темницу, а жителей села побили нагайками, кто под руку попадался. А надо сказать, под руку попадались многие, простой люд, истошно рыдая, высыпал из домов вслед за телегой, на которой увозили их связанного мессию.

Далее, к сожалению, история эта прерывается, документов тайного приказа на эту тему нет никаких, по, однако, есть богатейший материал из других источников указов, доносов, частных писем и прочего исторического мусора. Так вот, из этого разнопестрого мусора складывалась интереснейшая картина.

В темнице Гермоген пробыл совсем недолго. По крайней мере, по переписи арестантов уже через месяц его имя там не значится. А по иным источникам выходит, что Гермоген бежал из тюрьмы чудесным образом пока сокамерники его спали, он попросту исчез. Разумеется, он скорее всего не исчез, а изобрел какой-нибудь необыкновенный способ бежать, однако подкопа обнаружено не было, замки остались целехоньки, а часовые утверждали, что мимо них и муха не пролетала. Сбежав, Гермоген скрывался долгое время в местных лесах. Тут Петр Петрович сделал широкий жест в сторону окна: «Аккурат где вы, Николай Николаевич, охотиться любите».