Амнезиаскоп - Стив Эриксон

– Да, – улыбнулась Вероника, сопровождая улыбку своим обычным проницательным взглядом, – но теперь у тебя есть другая.

И вот тогда я перескочил в настоящее. Кажется, мне даже не пришло в голову, что она может иметь в виду себя; я просто предположил, что она имеет в виду Вив, и, откуда мне знать, может, так оно и было. Я продолжал ждать в шатре, наблюдая за волнами в океане через входное отверстие и прислушиваясь к громкоговорителю, ожидая услышать свое имя, и когда его все не называли, я часами стоял перед мониторами и все равно искал свое имя. Другие тоже ждали и пялились в монитор только затем, чтобы силой воли притянуть какую-нибудь весточку из мира за пределами разрухи. Наконец, не обращаясь ни к кому в особенности, я сказал: «Я у-у-ухожу», – и направился вон из шатра, к волнам, когда вдруг услышал голос Вероники в громкоговорителе. Сообщение адресовалось не конкретно мне, а любому человеку, который отозвался бы на слова «Морской замок», и обратиться предлагалось в «Бункер». Г-г-где Бункер, спрашивал я всех на своем пути, и была почти полночь, когда я его разыскал, это огромное белое бетонное скопление художественных мастерских на краю Багдадвиля. Я поднялся на грузовом лифте из складского подвала на первый этаж и прошел по каждому коридору в темноте, нажимая на каждую дверь. Ни одна не открывалась, и ни одна дверь не открывалась на втором этаже, и только когда я добрался до четвертой двери на третьем этаже, она подалась. Я решил, что возьму любую, кто окажется за дверью, которая не будет заперта.

В квартире-лофте за дверью было темно. Через окно с другой стороны я видел, как сияют далекие костры на шоссе. На ощупь в темноте я нашел винтовую лестницу и поднялся на второй ярус, который нависал над главным. Она ничего не сказала с постели, и я ничего не сказал в ответ. Она даже не пошевелилась. Только позже, через двадцать минут, может, тридцать, оторвавшись от ее бедер, я уверился в том, что узнаю золото ее волос в свете костров из окна за моей спиной. Внутри нее мой язык дотронулся до кончика тонкой длинной паутины ее оргазма. Я увидел вдали ее оргазм, где-то за ее плечами; я вдохнул его. Она застонала и дернулась. Ее влагалище взорвалось последним «нет», оставшимся от «Морского замка», и я проглотил его. Я до сих пор ношу его внутри себя, как письмо в бутылке.

Долгое время мы не говорили ни слова. «Нет», вышедшее из ее влагалища, было последним звуком, которым мы обменялись, за исключением стонов. Мы ездили в такси по Кресент-Хайтс, и звуки флейт сякухачи вливались в открытое окно. Лучи фар срезали стволы выгибающихся белых деревьев, и ящерицы – сиамские близнецы, соединенные головами, – проскальзывали на улицу из затопленной подземки. На черных берегах Уилширского бульвара обнаженные девушки из асфальтового озера Ла-Бреа колыхались в клетках на ветру; они смотрели на нас из-за своих деревянных прутьев, а мы смотрели на них. Вив и я следовали молчаливому соглашению, что любой из нас может взять у другого что захочет и когда захочет...

Вот уже более двух лет мы вместе. Иногда это изумляет одного из нас или обоих, поскольку вскоре после того, как мы встретились, Вив дала мне понять, что ей не нужен немой любовник, а я был не уверен, что вообще смогу что-либо сказать, не говоря уж о том, что ей хотелось бы услышать. Я просто упрямился, теперь она так на это смотрит. Наша последняя и наиболее озлобленная разлука случилась больше года назад, когда я проснулся посреди ночи и увидел, как она ходит по чердаку голая в поисках того последнего «нет», которое отдала мне с такой легкостью. Поздно ночью, четыре месяца спустя, она появилась у меня на пороге, немного навеселе, в своей белой кружевной блузке и белых сапожках; думаю, она просто хотела поймать меня в самый непредсказуемый момент, увидеть собственными глазами, не прячу ли я женщин в шкафу или под кроватью. Мы поднялись на крышу гостиницы. Разглядывая огни вдалеке, мы пили текилу и она рассказала мне о всех мужчинах, которых познала тем летом, или почти познала; она придерживала на себе ночь, как доспехи. Через час мы спустились обратно вниз, и сели к ней в пикап, и поговорили еще, и я попытался объяснить ей, что начал понимать за эти четыре месяца, что люблю ее, хотя все еще не мог объяснить ни ей, ни себе, что это значило или хотя бы почему это так важно. Какое-то время она ничего не говорила и наконец сердито ответила:

– Я не знала, что у тебя ко мне такие чувства.

– Я тоже не знал, – сказал я.

– Ну, кажется, ты-то мог бы и знать.

Когда нам уже не хотелось – а может, мы не могли – больше ничего говорить, когда я решил, что впустую трачу время, когда я перестал понимать, что привело ее ко мне в ту ночь, кроме избытка вина, я вылез из пикапа и собрался было исчезнуть в гостинице, и тогда она опустила стекло и назвала меня по имени. Мы поднялись обратно ко мне в номер. До сих пор не очень ясно, занимались ли мы сексом в ту ночь; я уверен, что да, а она настаивает, что нет. Мужчины и женщины, как видно, абсолютно по-разному представляют себе, что, в сущности, является сексом, но не будем в это углубляться. Это на самом деле имеет мало значения, по крайней мере по сравнению с тем фактом, что на следующее утро Вив все еще была со мной, и что мы снова были вместе на следующую ночь, и вместе с тех пор. Вив вполне уверена, что вся эта суматоха заварилась по моей вине, и поскольку она более права, чем не права, не стоит тасовать факты. Я настолько же не склонен придумывать отговорки в этом случае, как и в любом другом. Я принимаю тот факт, что мы выбрали версию Вив о происшедшем, и живем по этой версии, и, если прижать Вив посильнее, она допускает, что ее версия может не всегда быть полностью достоверной. Я помню, как-то вечером в галерее в Районе Рдеющих Лофтов у нее был разговор с куратором и как потом позже, когда мы ехали домой, с заднего сиденья она пересказывала мне этот разговор, реплику за репликой. Очень спокойно, чтобы не встревожить ее, я притормозил на обочине и объяснил ей, стараясь не выдавать голосом волнения, что я стоял рядом с ней во время этого разговора и что на самом деле он не имел ничего общего с тем, что она сейчас описывала. Куратор не говорил ей ничего такого, и она ничего такого ему не отвечала; скорей, версия Вив была версией с субтитрами, версией между строк, так, как она их читала. Конечно, при том, что версия действительности от Вив может не всегда быть полностью аккуратной, это не значит, будто она неверна. Это просто Вивифицированная версия, или, можно сказать, ожВивленная.

Теперь мы чувствуем, что наши отношения странным образом упрочились, как будто, отложив на время прошлое и будущее, мы можем вечно существовать в настоящем. Время от времени она любит посматривать на меня и говорить: «Ну, наверно, ты все-таки не такой ужасный человек». Я надеюсь, что это она так шутит. Я надеюсь, что она не пытается таким образом ободрить меня. Возможно, определяющим моментом в жизни Вив стал тот день, когда ей было пять лет и во время экскурсии на ферму с детсадовской группой воспитатель запретил детям при каких бы то ни было обстоятельствах прикасаться к электрифицированному забору из колючей проволоки, на что Вив, разумеется, отреагировала так: прошагала прямиком к забору и хорошенько за него ухватилась. Примерно через полчаса ее наконец откачали, и с тех пор в ней бурлит электричество. Спустя годы, когда слишком много людей сказали ей, что она не должна бросать свой несчастливый брак с одним из богатейших людей Лос-Анджелеса ни при каких обстоятельствах, она отказалась от брака и денег, чтобы пуститься в восхождение на Килиманджаро. Она – все еще та женщина, которая, чувствуя себя слегка обделенной вниманием, может проснуться в одно прекрасное утро и объявить, что немедленно уезжает в Туву, а ты даже не знаешь, где эта чертова Тува, или же сесть на ближайший поезд, отправляющийся с Юнион-Стейшн, независимо от того, куда он идет, всю ночь не спать, ехать по пустыне Мохаве и пить «Джек Дэниелс» с проводником.