Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов

Надлежало применить найденные правила к расчету траекторий и проверить настоящей стрельбой. Конечно, никто не дал бы мне пушек специально под студенческие опыты, но этого и не требовалось: на обширном поле у арсенала часто велись стрельбы для обучения артиллеристов или испытания пороха, и не составляло труда договориться о своем участии.

Наибольшую трудность составляла математическая сторона: я не любил тригонометрию и чувствовал себя не очень уверенно среди синусов и косинусов, а они непременно вылезали в расчетах, как только угол возвышения пушки делался отличным от нулевого. Хуже того, криволинейное движение ядра происходило, как заметил профессор Лемер, с переменными скоростью и замедлением и для своего описания требовало анализа бесконечно малых величин, тогда еще бывшего достоянием очень немногих ученых. Однако дело стоило усилий: во-первых, выходила отличная работа для получения степени по окончании университетского курса, во-вторых, после защиты можно было опубликовать эту диссертацию с посвящением Вобану и преподнести ему с надлежащими церемониями, чтобы уж точно не остаться незамеченным. Главное, трактат должен получиться не просто хорошим, а блестящим, и непременно с перспективой практического применения в артиллерии. Тогда могли бы исполниться мои самые смелые мечты о военной карьере.

Много времени я провел между пушек и математических трактатов, но с полной достоверностью подтвердить свои предположения опытом не мог, потому что точность измерения угла возвышения орудий и времени полета ядер оставляла желать лучшего. Придуманные специально для сего часы со стрелками, отмеряющими секунды и их доли, и угломерный прибор, сочетающий плотницкий уровень с поставленной вертикально астролябией, существовали только в моей голове – заказать не было средств. Наше денежное положение стало много хуже с тех пор, как сменился куратор королевского арсенала.

Я должен предъявить претензию своей памяти. Имена достойных людей в ней сохранились хуже, чем образы дураков и негодяев. Не могу вспомнить, как звали предыдущего начальника, зато советник Рише стоит как живой перед глазами. Маленького роста, при этом чрезвычайно и бестолково деятельный, он сразу пробудил остроумие подчиненных: «Насколько надо вырасти нашему Рише, чтобы стать великим?» Ответ: «Достаточно прибавить лье». Потом шутники быстро примолкли. Конечно, сокращение финансирования по окончании войны не было личной инициативой советника, но то, как он его проводил, показывало всю изнанку скаредной души. Мне просто хотелось убить эту гадину за унижения, кои претерпевал мой учитель.

В то время ученое сословие балансировало на узкой грани между благородными и простолюдинами. Когда синьор Витторио оставил кафедру в Болонье и перебрался в Венецию, рассчитывая со временем получить место в Падуанском университете, друзья и коллеги по старой памяти продолжали называть его профессором, хотя он и не дождался предполагаемой вакансии, приняв вместо этого службу в Арсенале. В Париже он, в общем, сохранял прежнее уважение в узком кругу ученых людей, но в глазах Рише оказался кем-то вроде обычного порохового мастера, которому непонятно за что платят слишком большое жалованье. Дело не сводилось к деньгам. Как в России самыми жестокими помещиками часто бывают выслужившиеся холопы, так выскочка Рише всячески старался подчеркнуть непреодолимую грань, ниже которой находились подчиненные ему мастера и работники – и мой наставник, по его мнению, в их числе. Он почти в глаза грозился «поставить на место этого вздорного старикашку» и для начала предложил выбор: уменьшение жалованья в три раза либо полное увольнение от дел. Учитель выбрал первое только затем, чтоб дать мне возможность довести до конца артиллерийские опыты и связанный с ними трактат. Но закончить их оказалось не суждено.

Сообразно денежному положению, нам пришлось перебраться в более дешевое жилище – отныне мы с синьором Витторио снимали половину маленького одноэтажного дома на самой окраине предместья Сен-Жермен. Более всего меня удручало, что книги негде было поставить и пришлось хранить в сундуках. На них же мы и спали, но вторая комнатка, с печью и плитой, была выделена под химическую лабораторию. Приготовление фейерверков и сопутствующие опыты заняли место важнее, чем прежде: на них теперь держались и плата за университет, и артиллерийский трактат, и моя будущая карьера, и спокойная старость учителя. Я не ожидал никаких чудес, когда промозглым зимним вечером пытался по распоряжению наставника растворить в кислоте некий минерал, применяемый в стекольном деле. Купоросное масло почти не действовало на него, и пришлось перейти к крайним мерам – залить царской водкой и подогреть. Желтовато-бурый вонючий дым, выходящий из носика глиняной реторты, свидетельствовал, что дело движется, однако нюхать эту гадость мне совсем не хотелось: я имел как-то раз несчастье отравиться испарениями селитряной кислоты, и теперь приставил к реторте на горячую плиту миску с раствором поташа таким манером, чтобы дым выходил прямо в жидкость. Всем известно, что поташ охотно поглощает подобные испарения, превращаясь в обыкновенную селитру. Когда процесс закончился и дым перестал идти, я занялся обработкой полученного раствора, а вонючую миску выставил за порог. Снаружи к этому времени дождь сменился снегом. Через пару часов необходимые химические процедуры закончились, и можно было, накинув камзол, выйти под снегопад подышать. Мне всегда нравился свежий снег – наверно, русская порода сказывалась. Забрал миску, выплеснул остатки раствора – на дне уже выпали кристаллы селитры, я соскреб часть их щепкой и бросил в печку на раскаленные угли. Вернувшийся через несколько минут наставник застал меня внимательно разглядывающим оставшиеся кристаллы на бумажке перед целыми пятью свечами.

– Ты уже сделал всё, что я просил?

– Почти всё. Но это не важно. Я нашел новый способ очистки селитры!

Синьор Витторио скептически покачал головой, – он знал о селитре больше, чем любой другой человек в мире, – однако надел самые сильные свои очки и взял еще лупу, чтобы рассмотреть мою добычу. После долгого комбинирования стекол (последний год его зрение совсем упало) профессор повернулся ко мне и с легкой укоризной сказал:

– Это не селитра.

– Как же не селитра, учитель? Смотрите!

Задетый таким недоверием, я перевернул бумажку над углями. Некоторое время наставник молчал.

– У ТЕБЯ ЕСТЬ ЕЩЕ ЭТИ КРИСТАЛЛЫ?

До меня начало доходить, какой я дурак. Надо быть полным кретином, чтобы выбросить в огонь единственный образец субстанции, которая, чем бы она ни была, превосходила обыкновенную селитру силой, как дикий тигр – обленившегося домашнего кота!

Вспомнив в мельчайших подробностях и записав последовательность моих действий, остаток вечера и всю ночь мы с наставником пытались вновь получить замечательную субстанцию. Все было бесполезно. Я силился понять, что еще мы делаем не так.

– У меня миска стояла прямо на плите и сильно нагрелась. Пришлось прихватывать тряпкой, когда выносил.

К этому времени ранее приготовленная царская водка была израсходована и заменена смесью купоросного масла с селитрой и солью. Идентичность действий этим нарушилась. В душе нарастало ощущение неудачи. Бледный зимний рассвет застал нас колдующими над раствором, остывающим в снегу. Профессор был всклокочен и небрит – ученик, вероятно, выглядел не лучше.