Республика Святой Софии - Ольга Кузьмина

Впрочем, к царю-гусляру Давиду на Руси было особое отношение. В народном понимании его образ сближался с русскими волхвами. Так, в «Голубиной книге» упавшую с неба книгу, содержащую все тайны мироздания, толкует либо царь Давид, либо вещий Калига. «Голубиная книга» в источниках на Руси упоминается с XIII в., но ее корни восходят явно к более древним временам[69].

Отметим далее, что декор и технология изготовления предметов личного благочестия до XVI в. церковью не регламентировались, не было даже церковных постановлений, предписывавших всем христианам обязательно носить нательный крест[70]. Даже в конце XV–XVI вв. в знатных русских родах женщины носили мониста, в состав которых входили кресты и иконки, как в древнее время — украшения-обереги. Удельная княгиня Юлиания Волоцкая, благословляя свою внучку, дала ей монисто на гайтане, в которое входили «четыре кресты золоты, да четыре иконы золоты, да три кресты камены з золотом, да восемь пронизок золотых»[71]. В духовной грамоте углицкого князя Дмитрия Ивановича женское монисто описано ясно и четко: «манисто со кресты, и иконы, и прониски»[72].

Археологически найденные кресты-тельники Новгорода XIV–XV вв. отличаются большим разнообразием форм и материалов. По данным археологии можно сделать вывод, что ювелиры без особого трепета относились к изготовлению культовых вещей. То, что на литейных формах находились изображения креста или святых ликов, видимо, не имело для мастеров особого религиозного значения: углубления для отливок предметов христианского культа вольно сочетаются с углублениями для светских украшений.

Процесс религиозного творчества происходил и в монастырях: ведь даже приняв постриг, люди не могли сразу отказаться от существующих в обществе представлений. В этой связи интересен источник под названием «Два правила монахам» из сборника отреченных книг XII–XIII вв., принадлежавшего Троице-Сергиевой лавре. Сборник этот был создан на Руси и предназначался для чтения в монастырях. Привлекает внимание начало рукописи, в котором приводится диалог апостолов и Христа «о ядении»: «Вопросиша Господа о ядении, рече же Господь, иже есть на мя твьрд сердцем да ест мяса, и вино пиет, аще чует ся к Богу предан да в пьльце (войлоке, шкуре. — О.К.) будет ходя, они же реша, аще в пьльце ходя чьрнец съгрешати начнет… какы томоу заповеди соуть. Рече Господь: да идет к болоту, еже не течет аще обрящет е моутящеся без ветра, то благо томоу, аще ли ветр мутит е, то и что сьтворил есть грех то…»[73]

По этому источнику можно сделать вывод, что в русских монастырях бытовало снисходительное отношение к грехам и согрешившему (лишь бы в сердце был тверд к Богу), свободное отношение к уставу о питании, а также практиковалась проверка иноков на греховность у болота. Налицо перекличка с языческим почитанием водных источников, широко распространенным на Северо-Западе Руси. В христианский период традиция эта не исчезла, но трансформировалась — почитаемые родники (в том числе и в болотах) стали считаться святыми и около них нередко ставили часовню.

Прологи XIV в. донесли до нас упоминания о волховании среди монахов: «Рече игумен (монаху. — О.К.): „Изложи (из пояса. — О.К.) волшбу свою“. Отвеща: „Согреших, прости мя“. И рече игумен: „Измете волшьбы его“»[74]. Под волхованием в данном случае имеется в виду предмет языческого культа, талисман: «Вълхов есть и в поясе его вълхвование есть»[75].

Еще один источник, иллюстрирующий религиозное мышление монахов, — житие новгородского юродивого XV в. Михаила Клопского. Повесть начинается с появления Михаила в монастыре в ночь на Ивана Купала (по языческим представлениям, это колдовская ночь, в которую можно встретить существ из иного мира). Поведение необычного гостя, его зеркальное повторение молитв и вопросов, обращенных к нему, настолько усугубило атмосферу необычности, чуда, что только крестное знамение, которым осенил себя Михаил, убедило монахов, что он человек[76].

Сохранившаяся северорусская церковная архитектура XVI–XVIII вв. позволяет нам представить, какими были деревянные храмы Новгородской земли в более ранний период. Большие деревянные церкви строились с широкими гульбищами, предназначенными для праздничных пиршеств, причем зачастую трапезные устраивались более обширными, чем само молитвенное помещение. В этих трапезных обычно устраивали посередине два массивных подпорных столба, напоминающих человеческую фигуру с воздетыми кверху руками. По мнению Б. А. Рыбакова, эти богато орнаментированные столбы являлись схематичными изображениями рожаниц — языческих богинь плодородия[77]. Возможно, деревянные церкви строились с сохранением традиций древних языческих храмов, в принципе не противоречащих православию.

Погребальный обряд XIV–XV вв. также свидетельствует о творческом осмыслении в Новгородской земле византийских традиций. Археологами доказано, что курганная насыпь явилась следствием развития погребального культа в христианизируемом обществе. Курганный обряд погребения в Новгородской земле просуществовал до XV в. в соседстве с грунтовыми христианскими погребениями и православными храмами. Обряд этот вызвал нарекания со стороны церковной иерархии лишь после присоединения Новгорода к Москве, в условиях, когда сформировавшиеся там церковные обрядовые традиции стали восприниматься единственно христианскими[78].

В христианском Новгороде среди горожан встречались и откровенные язычники, которые откупались от властей особым налогом— «зобожничьем». Новгородская первая летопись старшего извода упоминает об этом налоге под 1228 г.: «А к князю к Ярославу послаша на том: „Поиди к нам, забожничье отложи, а судити ти по волости не слати; и на всей воле нашеии на всех грамотах Ярославлих ты наш князь; или, того не хощещь, ты собе, а мы собе“»[79]. В Новгороде проживало немало язычников и в последующие века, доказательство тому — многочисленные пункты о языческих обрядах в различных законодательных актах, а также упоминание языческих имен в официальных документах и берестяных грамотах. К примеру, в договоре Новгорода с немецкими купцами о спорных делах от 17 мая 1338 г. упоминается новгородский купец по имени Волос[80]. Имя для купца весьма подходящее, если вспомнить, что языческий бог Волос-Велес считался покровителем торговли. В берестяной грамоте № 215 (вторая пол. XIII в.) упоминается Домаслав-попович, то есть даже у сына священника было языческое имя.