Кольцо Либмана - Питер Ватердринкер

— Ты в Москве уже был? — наконец спросил он.

— Нет, — ответил я.

— Потрясающий город, настоящая метрополия.

И он принялся с энтузиазмом рассказывать про Кремль, про парки, роскошные магазины, великолепные музеи, чтобы затем поскорее приступить к главной теме… Но стоп, зачем вам-то все это знать? Я пишу только потому, что не пью больше таблеток. Просто так, для себя. Потому что в голове у меня черт знает что, это точно. И еще потому, что я переживаю. Да-да, сильно переживаю!

Примирился ли я с Карелом Блоком? Нет, но наверняка это он день или два спустя написал мне то странное письмо. В высшей степени удивительное послание. Я нашел его у себя на половичке, вернувшись домой после прогулки по пляжу в сторону Ноордвейка.

«Мой дорогой любезный Йоханнес», — прочитал я и меня сразу передернуло от самого тона этого обращения. Я ведь ему под конец чуть мозги не вышиб в этой его хаарлемской новостройке. — «Прости меня за то, что случилось. Мне все рассказали. До этого я ни о чем и понятия не имел.»

«О чем не имел?» — подумал я, но Карел, похоже, научился читать чужие мысли. Он теперь вроде как ходил передо мной на задних лапках.

«Вначале дочка, затем, не прошло и полгода, за ней и жена…»

«Приемная дочка», — исправил я его про себя, дрожащей рукой держа перед собой лист бумаги. — Что ты все мелешь, Блок, никак не остановишься? Приемная дочка. Это большая разница!

«Знал ли ты, — продолжал он своим нелепым мелким почерком, — что мне ничего не было известно о том, что ты женат? Ван Тёлинген даже подозревал тебя в известной ориентации. Помнишь ли ты его? Его тоже не стало. Однажды он стоял на поляне для игры в гольф (в последние годы это была его главная радость в жизни) и вдруг в башке лопнул сосуд и все…» Блок не знал также и о том, что я нахожусь в Бад-Отеле, из-за того, что…, как бы этого сказать получше, из-за того, что я страдаю некоторого рода душевным расстройством. (Еще что-то про то, что он считал своим долгом мне написать. В общем не письмо, а не пойми не разбери, что такое!)

У него самого дела обстояли отлично на всех фронтах. Он принял решение расстаться с частью своей коллекции почтовых марок под названием «Заморские регионы». «Наши колонии все равно не вернуть, а за деньги, которые я выручу, можно будет приобрести дополнительную память. И тогда уже скоро компьютерный лебедь поплывет по экрану, изящно выгибая шею, как на настоящем пруду. Да что там пруд, это же целое Лебединое озеро!»

«Коли уж речь зашла о Лебедином озере, — писал дальше Карел, — поверь, это не был трюк: копия твоей покойной жены действительно существует. Компьютер не лжет. Он наш лучший друг. К письму прилагаю распечатку веб-сайта, чтобы ты спокойно мог сам все еще раз прочитать. Навеки твой…»

Как я и говорил: странное послание! Начав подробнее изучать присланный документ, я вдруг заметил, что по-прежнему стою возле двери на коврике в плаще, с которого капает вода. Я вошел внутрь, набросил пижаму, забрался с ногами в любимое кресло у окна и стал читать: «Для большинства одиноких мужчин жизнь страшнее ночного кошмара. Или как выражаются романтики-французы: сплошной cauchemar».

Что за бред? — подумал я.

На следующей странице я прочел продолжение: «Финский писатель Альбертус Тиккуриланди (1812–1899) считает, что русская женщина не сравнится ни с одним существом на земле. Заботливая, лучистая, всегда в отличном расположении духа, она составит…»

Мне удалось еще кое-что разузнать об этом Казанском соборе. Раньше в нем крестили царей и членов их семей, выходит, бренный прах, который прошлым летом был захоронен в крепости под золотым шпилем, некогда был здесь же благословлен пред лицем Господа. Собственно, вот и все сведения, которыми я располагаю. Я прочесываю улицы, парки, осматриваю дома, людей, но увы — НИ-ЧЕ-ГО!

«У кольца нет конца», — говаривала моя бабушка, мать моей матушки, которая в вопросах секса и брака не лезла за словом в карман. Но меня-то это, правда, крепко задело. В этом городе у каждого здания и мостика, у каждой приступочки своя история. Пусть все здесь обветшало, народ ценит свое достояние, это чувствуется во всем, взять хотя бы ошарашенное выражение на лицах тех, кто бродит по этой, некогда сверкающей бальной зале. А что мы видим в Голландии?

В З* у меня был один излюбленный деревенский маршрут. Он пролегал мимо дома классика драмы Хермана Хейерманса — этакая прекрасная усадьба, укрывшаяся в излучине дороги, с тенистым садом. Всякий раз, проходя мимо, я повторял: «О, если бы камни заговорили…», а совсем не: «Вкусная рыбка дорого стоит».[9]Кстати, эта поговорка всегда казалась мне ужасно тупой. Почему, собственно, «рыбка»? А что, мясо разве нет? А сыр? А хлеб? Когда умер мой отец, я провел целое лето на ферме в Велюве (скрывался от стыда в подполье). Доил там коров, складывал сено в скирды, чистил стойла, вывозил навоз. Это вам не ерунда какая-нибудь. Каждый год происходили несчастные случаи: люди падали вниз с верхотуры сенного склада или резались насмерть сельхозинвентарем. Молочные продукты, кстати, тоже недешевы. А возьмите лес или золото, или, скажем, любовь? Да и вообще все в мире дорого. Давайте как-нибудь соберемся вместе и напишем про это пьесу!

Но вот однажды усадьба Хейерманса опустела, а еще через несколько недель пришли двое дюжих ребят в модных комбинезонах, для того чтобы все сломать.

— Что вы делаете? — крикнул я им.

Небо заволокло, но дождя не было. Острием зонтика я немного потыкал в облака. Я спросил у ребят, кто их начальник и можно ли с ним поговорить. Это, дескать, историческая усадьба. Один из рабочих с усмешкой подошел ко мне и через низкую ограду неожиданно нанес мне сильный удар в живот. «Проходи, идиот, не задерживаясь». Когда неделю спустя я проезжал мимо на автобусе в Хаарлем, на прием к доктору Дюку, я к своему вящему ужасу обнаружил, что виллы больше нет. От нее ничего не осталось, кроме замусоренной площадки, по которой бродили с палками в руках мальчишки, пиная от скуки мяч. Место для новой постройки было готово.

И вот я что-то не пойму, если в нашей родной стране такое возможно, для чего нам тогда королева? Этот вопрос я задавал себе, сидя за богато накрытым столом у консула. И потом… Но сперва я, естественно, должен все вам рассказать про этого консула. Все по порядку. Как там в былые дни говаривал мой родитель, обладавший эпическим слогом? Erst kommt die Geschichte, dann kommt das Mädchen.[10]Так понемногу, играючи, я постигал литературный язык фрицев.

Однажды в понедельник, а может быть, и в среду, точно не помню (на моем будильнике сломалась дата) у меня в номере зазвонил телефон. Снова шел дождь, поливало так, словно небо превратилось в тонущий корабль, на котором пьяная команда матросов вычерпывает воду ведрами. Звонил тот самый лимбуржец из консульства.