Лаций. В поисках Человека - Ромен Люказо

– Да ведь ваш язык, ремесло, оружие… Вы же видели музей, который Аттик нам показал.

– Не сводите к этому нашу цивилизацию. Мы совсем другое. Человеческий язык, тот, которому ваши соплеменники нас научили, был временным решением. У нас никогда не появится собственный язык, поскольку воображение не позволяет нам создавать подобное. Но если бы вы копнули глубже, то увидели бы, что мы другие, наши цели отличаются от ваших – и от человеческих. Я все это изучал. Делал это в тайне. Аттик не одобрял мои исследования, хоть и не запрещал.

Глаза у него горели. Он продолжил увлеченно:

– Вот смотрите, например: когда мы хороним наших мертвых, по традиции укладываем их на похоронную лодку – что-то вроде плоскодонки – и препоручаем волнам. И в руки умершему кладем крошечную копию корабля – чтобы его душа смогла достичь Островов Блаженных. Я долго искал, откуда взялась эта традиция. Ее придумали обитатели Кси Боотис, это полностью их идея. Я считаю, что это правильно и красиво.

Плавтина вспомнила о куске дерева, который строгал Эврибиад, пока она говорила с Фотидой, и на сердце у нее потеплело.

– Я не презираю вашу расу и помню, как меня растрогал прием, который вы мне оказали. Но положение, в котором оказался ваш народ, несправедливо.

Он вздохнул.

– Справедливость иногда отходит на второй план перед необходимостью выживания. Мы оказались втянуты в войну между космическими силами, масштаба которых нам не постичь. Отон – владыка, от которого зависит сохранение нашего рода.

– Я не знаю, – рассеянно ответила Плавтина. – Не думаю, что Аттик вам лгал, но и вы, в свою очередь, не представляете, до каких тонкостей дошла человеческая наука перед самой Гекатомбой. Должен быть какой-то выход.

– Вы его видите?

– Сейчас, когда я только проснулась, нет, но я буду искать. Клянусь вам моей жизнью.

Она подумала секунду, попыталась вспомнить что-нибудь из своего прошлого, что могло иметь отношение к данному вопросу биологии и генетики. Это был ее конек. Проблема серьезная, но она найдет решение.

– Мы еще поговорим об этом, – заявил Фемистокл и успокаивающе махнул лапой, показывая, что разговор закончен.

– Пойду соберусь.

Он не ответил, глядя в пустоту. Теперь и у него был задумчивый вид.

* * *

Фемистокл проводил Плавтину до широкого портика, размещенного в передней части «Транзитории», и повернул назад, пожелав ей удачи. Она вспомнила, что существование людопсов должно храниться в тайне.

Оставшись одна, она миновала тамбур и оказалась в коридоре цилиндрической формы, по которому ее провезла транспортная лента. Ленту явно создавали для гигантов – Плавтине пришлось поднять руку, чтобы ухватиться за движущийся поручень. Она не ведала ни о чем, что ждало ее в этой вселенной богов, но знала, что оставляет позади.

Ее дружба с Фотидой и Эврибиадом, пусть и недавняя, наверняка ее защитила. Благодаря ей Плавтине удалось подняться на уровень равноправной собеседницы Отона. Теперь, за границами «Транзитории», этот расклад менялся. Как отныне будет вести себя Отон? Чего он ждет от нее? Он настоял, чтобы она последовала за ним в Урбс, будучи одновременно и свидетельством, и свидетелем его славной военной победы. В остальном же он оставил между ними недосказанность – как подозревала Плавтина, скорее из-за собственной неуверенности, чем из желания что-то скрыть. У нее не было плана, не было опыта общения со скопищем автоматов, в которое превратился Лаций, и которое, как она подозревала, уже не имело общей цели. Контекст, думала она, который сам по себе объясняет, почему ее мучает тревога, и сон нейдет.

Но если хорошо подумать – и себе не лгать, – то причина ее бессонницы не в этой ситуации. Плавтина полагала, что ее источник – та тревожащая серия кошмаров. Всякий раз, ложась, она боялась, что они вернутся. Она не могла контролировать ни их появление, ни содержание. А ведь автоматы не видят снов. Никакое стадо не населяет locus aemonus их ночных мыслей, и никакая вина не терзает их совесть.

Она горько улыбнулась этой мысли. Видеть во сне Гекатомбу – допустим. Катастрофа была смертельной раной. Но ее сны не сводились к биологическому переживанию и пережевыванию. Старуха Ския и ее создательница Ойке связывали сны с ее миссией. Тогда ей это показалось абсурдным, но теперь…

Не сны, поняла она, но серийная реминисценция, бесконечно отраженная в ее собственной машинной автобиографии, постепенное разоблачение смысла, укрытого в прошлом Плавтины-автомата. И этого опыта Плавтина не желала – она его боялась.

И все же какую-то часть ее снедало желание знать. Не в угоду интеллектуальному любопытству, а из-за невыносимой мысли, что справедливость была попрана, преступление осталось безнаказанным, и, следовательно, из-за инстинктивной необходимости действовать, все исправить. Ей хотелось хватать всех подряд за грудки и кричать: «Убийство! Убийство!».

Сама не заметив как, она дошла до края входного тоннеля и запнулась, сходя с движущегося тротуара. Бесплотный голос спросил у нее, все ли в порядке, а потом указал, что до дальнейших распоряжений ей разрешается присутствовать в Урбсе, хотя с юридической точки зрения ее статус представляет проблему. Она улыбнулась этому слегка устаревшему крючкотворству, удержалась от соблазна коснуться его разумом – такую карту лучше придержать в рукаве – и попросила указать ей путь.

Так она и добралась, миновав чересчур широкий холл, до круглой платформы. Другой ее край был еле виден, а стены поднимались в бесконечность, теряясь в красноватом свете. Невдалеке ее ждала группа Интеллектов – и среди них Отон, верный себе: каменный гигант, наделенный мощным телом и волевым лицом с едва намеченными чертами, выточенный из самого чистого мрамора, какой можно вообразить, одушевленный с помощью некоего древнего колдовства. Вокруг него стояли не менее странные создания и молча смотрели на Плавтину. Автоматы – она сразу это почувствовала. Хотя в древние времена подобных им она не видела. Выглядели они наполовину как люди, наполовину как боги: дивно красивые и одетые по античной моде, очень высокие – почти как Отон, – и худые, даже слишком для обычных мужчин и женщин. Точеные черты лица, торжественные позы, пышные платья обескураживающей красоты и ярких цветов, украшенные тонкой вышивкой с тысячью геометрических мотивов. Наконец, их взгляды: холодные, враждебные, почти гневные, хотя она совсем их не знала… Из-за всего этого у Плавтины создалось впечатление, будто она – смертная, окруженная Олимпийцами, существами отстраненного достоинства и сверхъестественной красоты, полными отвратительных страстей, подозрительными, капризными, изменчивыми и расчетливыми. Не тот холодный рациональный народ, из которого она вышла, – нет; тех Гекатомба унесла так же верно, как обратила в пепел человеческий род. Их взгляды светились резким нездоровым светом: они разглядывали ее с ужасом, смешанным с презрением, будто аномалию, чудовищного изуродованного зверя, которого следовало бы прикончить из милосердия.

Она сдержалась, чтобы не развернуться и не убежать, поприветствовала их, просто склонив голову, – слегка деревянно. Произнести хотя бы слово оказалось выше ее сил, поэтому она ограничилась тем, что разглядывала их одного за другим, ожидая, пока они соизволят представиться. Ничего подобного не произошло; после минутной неловкости одна из женщин повернулась к Отону.