Вокруг света за 100 дней и 100 рублей - Дмитрий Иуанов

— За 4 миллиарда лет организм стал «опенсорс». В моем, как и твоем, теле столько же чужеродных молекул, сколько своих собственных. Из-за того, что мир открыт, он сам отрегулировался. В ходе развития клетки моего организма нашли компромисс. А у людей до сих пор есть страх, что другие, зная о них что-то, причинят им вред. Я же сторонник того, что в таком случае вред исключен. Возьмем идеализированную модель мира, где все двери открыты. Многие боятся, что его в таком обществе ограбят. Но на самом деле при ограблении ты всегда знаешь, кто это мог сделать, потому что все про всех известно, никому и грабить не нужно. Вся информация должна быть открытой.

Я вытер тряпкой белые пузыри со стола и налил себе воды до краев стакана. Она пенилась, я слушал.

— Как только ты закрываешь информацию, все риски на регулирование конфликтов берешь на себя. Все изменения ты должен исправлять сам, а с увеличением объемов это становится невозможно. Ты знаешь, что Darwin, ядро MacOSX — полностью открытая? Ты помнишь, как Ричард Стоун начал создавать Linux в восемьдесят третьем? Он сказал тогдашнему сообществу: «Я открыл проект GNU и написал базовый функционал. Если вы тоже поддерживаете идею создания открытой ОС — творите вместе со мной, код лежит в общем доступе». Так проект объединил сотни людей по всему свету, в который пришел и сам Линус Торвальдс. А теперь что? 500 передовых суперкомпьютеров мира работают на этой операционной системе.

— Хорошо, но как тебе то, что данные IT-компаний полностью закрыты? Некоторые разработчики увольняются из Apple, не выдерживая графика запретов. Выходит, мировые гиганты загнивают, прикрываясь за стенами?

— Мир — это пирог, где слои перепутаны. Есть слой, который называется «корпорации». Его учредители выделяют миллиарды долларов на развитие определенного сектора и не хотят, чтобы эти деньги улетели в трубу. Поэтому они должны работать по правилам. Нет ничего странного в том, что корпорации защищают свои интересы. Каждый элемент системы всегда защищает свои интересы, которые вправе выбирать.

Мне было смешно слушать подобные заявления о праве выбора, и я булькал пузырями газировки в стакане, словно осьминог. Однако Радис вошел во вкус.

— Базовый принцип развития общества — это свобода, это всем известно, даже в этой стране. Профессиональные биологи, когда говорят о понятии эволюции, подразумевают освобождение, и наоборот. Прогресс социума является таковым только тогда, когда он приводит к принципам открытости и свободы личности. Но умами некоторых людей это до сих пор не воспринимается. В общем, Дима, развитие общества невозможно никак иначе как через призму свободы.

— Радис, как думаешь, человечество готово к свободе? — мне совсем не хотелось спорить с собеседником, поэтому я выпалил случайный вопрос.

— Пока программист не начнет писать программу, он не поймет, хорошо ли знает Javascript. Пока человек не встанет на путь свободы, он не узнает, как сильно она ему нужна. Но встав, уже не сможет отказаться.

— Как мне попробовать свободу?

— Это очень сложный вопрос, — Радис посмотрел на меня своими темными глазами и замолчал. Казалось, он впервые за ночь не имел четкого ответа и рассматривал негодяя, который привел его к такому гадкому состоянию. — Если люди не примут правильный путь, то эволюционно вымрут. А если пойдут по правильному, то выживут. Поэтому время все расставит по местам. У меня нет схемы, соблюдая которую все станут свободными. Так и ты, если выберешь правильный путь — станешь свободным, а нет — пропадешь.

— Мне нравится упорядоченность твоих фраз. Если когда-нибудь я буду писать книгу, то обязательно включу в нее этот диалог, не изменяя слов.

— Включай сколько хочешь, но ты ничего не изменишь. Ни одному писателю не удалось устроить свободу во всем мире. Я тебе желаю удачи, но ты тоже облажаешься.

— Возможно, но сейчас я больше восторгаюсь не изменением мира, а тем, насколько структурирована и рациональна мысль в твоей голове.

— Умение рационализировать жизнь не значит, что сама жизнь рациональна. Спокойной ночи.

Радис удалился, оставив мне для сна свою большую кровать. А я смотрел в окно кухни до самого рассвета, пока солнце не обнажило свои лучи сквозь ворота моста «Миллениум». Смотрел, пытаясь рационализировать свою жизнь.

— Когда буду воспитывать ребенка, сделаю все, чтобы в нашем доме не было таких заборов, как здесь, — заявил Радис. Мы прохаживались по смотровой площадке отеля «Ривьера», опираясь на ограждения. Солнце, забыв, что стояло уже 13 сентября, старательно согревало Казань оставшимися с лета лучами. Пожалуй, это был последний теплый день года в центральной полосе России. — У моего племянника дом устроен так, что он может ходить куда угодно и делать все, что угодно. Он не знает, разбитая им ваза стоит тысячу рублей или десять тысяч, потому что его родители исключили из дома все предметы, которые он мог испортить.

— Радис, как же мы целых полдня без поучений! Валяй, рассказывай, зачем они так поступают.

— Есть единственный способ познать мир — метод проб и ошибок, это свойство нейронных сетей. И ограничивать ребенка, у которого в 7 лет нейронных связей втрое больше, чем у взрослого, — значит мешать его развитию. В моем понимании, дитю надо разрешать все, кроме двух вещей: того, что причинит существенный вред ему и твоему кошельку. Человек — социальное существо, и даже ребенок видит, что у любого действия есть обратная реакция. Разрешение всего не приводит к тому, что ребенок вырастает вредным и капризным.

— А что приводит?

— Как сказал Мэтт Грейнинг, если не хочешь, чтобы ребенок был Бартом Симпсоном, не будь Гомером Симпсоном. Именно это и приводит.

Внезапно для нас обоих я согласился с Радисом. Мы вышли из отеля и в чем были запрыгнули в прохладную реку Казанку прямо напротив Кремля. Накупавшись, мы улеглись на песчаные дюны, словно привезенные с заморского курорта. Солнечные ванны прервала Сабина, сообщившая по телефону, что недалеко открылся маркет, где люди продают сделанные руками дизайнерские вещи. «Ты просто обязан впарить кому-нибудь свои фотографии!» Сказано — сделано. Я подошел ко входу в здание и прочитал: «Вход — 50 рублей». После проезда в метро у меня оставалось 75 рублей, и отдавать непосильные две трети суммы можно было в том случае, если вложения окупятся. Местный контингент состоял из креативных модников, создающих хипстерские наряды, блестящие аксессуары, разноцветную еду и прочие товары двадцать второй необходимости. Чтобы продавать здесь что-то, надо было арендовать место за 6 тысяч рублей. Я договорился с дамами в темных очках о размещении открыток на их прилавке за 100 рублей, из которых в случае продажи 50 возьмут они. Под конец дня было продано целых три открытки. Забрав улов, я полез пересчитывать купюры на вертолетную площадку, расположенную на крыше одного из самых именитых отелей города — гостиницы «Казань». Люблю смотреть закаты с крыш, и чуть меньше люблю, когда с них прогоняют наряды полиции.

Вся жизнь города начиналась и заканчивалась у «Кольца» — торгового центра на площади Габдуллы Тукая. Моя встреча с Казанью обрывалась там же, меж красных автобусов и такого же красного зарева на небе. Спустя два часа я вломился в придорожное кафе и впервые заказал две тарелки красного борща. Вытерев рукавом толстовки рот, я вышел на соскучившуюся по мне трассу и поднял руку. Здесь начинался путь в неизвестность — я никогда раньше не был в той части России, что восточнее Казани. Фонарных столбов поблизости не оказалось, и в ход пошел фонарик на телефоне, чтобы осветить лицо. Так я был похож на героя Хеллоуина.