Чистильщик - Эйке Шнайдер

Зря он сюда приехал.

Он привел четвертого на станцию: для своих там всегда находились комнаты. Просторные, с нормальной постелью для каждого. Даже оставалось свободное место по центру, карту расстелить, если что. И чистые. Не чета обычным постоялым дворам, где гостей, точно селедку в бочки, распихивали по комнатам, в каждой из которых кроватью, одной на всех, служил широкий настил с брошенным поверх тюфяком. Клопы, тараканы… Альмод про себя передернулся, вспомнив, как однажды выудил таракана из похлебки. Хозяин получил по заслугам, конечно, но ощущение гадливости все равно осталось. На почтовых станциях подобного не бывало и быть не могло, если кто-то из гостей случайно завозил, мгновенно вытравливали.

Ингрид подняла голову на звук открывшейся двери. Улыбнулась, оглядев пацана. Тот коротко поклонился. Так и подобает приветствовать тех, с кем встречался, но кому не был представлен. Сразу видно, кто наставник: Лейв и из неотесанной деревенщины делал знатоков этикета. Ингрид ответила поклоном и села на кровать, где была разложена игральная доска. Походная, маленькая, фигурки со штырьками, которые втыкали в отверстия в клетках.

Надо же как-то коротать время в дороге. В «загони льва» неплохо играли все одаренные. На второй-третий год в университете большинство школяров обнаруживали, что в кости резаться уже не получается, потому что из испытания удачи игра превращается в стычку на плетениях. Довольно скоро отпадали и карты: натренированному учением уму слишком легко становилось держать в памяти вышедшие из игры картинки и просчитывать расклад. Так что карточная игра в университете считалась уделом недоумков. Признавать себя недоумком не хотел никто.

На доске тоже можно было жульничать, передвинув или спрятав фигуру, и первогодки нередко пытались. Но такие штучки прекращались сами собой, когда школяры учились держать партию в голове. Происходило это довольно быстро, все равно вечерами особо нечем заняться, не все ж за книгами сидеть. К концу учения те, кто побогаче, имели собственные доски.

Эта досталась Альмоду от предыдущего отряда, когда он оказался единственным выжившим после прорыва. Впрочем, не досталась бы, сам бы купил своим что-то подобное. Неслыханное расточительство по меркам нормальных людей: фигурки из моржового клыка, тончайшая резьба, так что штырьки входят в отверстия идеально, не слишком туго и не слишком расхлябанно, клетки на доске – инкрустация тем же моржовым клыком и черненым серебром. Но он был совершенно искренен сегодня, говоря, что деньги не возьмешь с собой к престолу Творца. Наследников ни у кого из чистильщиков не было, да и быть не могло, так что только и оставалось, что сорить серебром.

Фроди на миг поднял голову, глянул на их нового четвертого и снова уставился на доску. Позиция в игре выглядела равной, так что дело было явно не в том, что он не хотел отрываться от напряженной партии. Впрочем, Альмод ничего другого и не ожидал.

Что Уна не жилец, было ясно с самого начала: тварь прошла между ребрами, как на грех, не задев ничего жизненно важного. Альмод, не привыкший врать своим, предложил остановить сердце. Быстро, чисто и безболезненно. Уна отказалась. Сказала, что Творец никогда не посылает испытаний свыше тех, что мы в состоянии перенести, и самоубийство – великий грех, даже если выполнено чужими руками.

Альмод давно не верил ни в Творца, ни в Насмешника, но спорить не стал. Неделю она выхаркивала омертвевшие легкие. Неделю Фроди не отходил от ее постели, порой так и засыпал сидя, не выпуская руки.

К четвертым всегда приходилось притираться, и каждый раз казалось, что новенький никогда не сумеет заменить того, на чье место пришел. Альмоду везло: такое случалось нечасто. Хотя, кто знает, может, привык бы уже, и не саднило бы так внутри.

А вот пацан явно холодной встречи не ожидал, вон как лицо вытянулось. Что ж, придется привыкать, что он теперь не первый ученик, любимчик наставников, а просто сопляк, который толком ничего не умеет. Которому еще предстоит показать, чего он стоит.

Или умереть.

– Это Эрик, наш четвертый, – сказал Альмод. – А это – Фроди, второй, и Ингрид, третья. – Глянул на доску – пожалуй, даже запоминать партию не стоит, только начали. – Сворачивайтесь. Лошадей готовят.

Пацана надо отвезти в ставку, до посвящения от него будет мало толка. Альмод предпочел бы пройти между мирами, а не трястись на перекладных девять дней. Но незачем напрасно искушать судьбу: каждый переход – игра в орлянку со смертью, удержишь плетение или нет. Был бы он один, рискнул бы. Но он был не один.

Фроди развернулся, потягиваясь, и снова оглядел Эрика:

– Запал тебе этот мальчишка.

– Видел бы ты, как его отстаивал Лейв! – ухмыльнулся Альмод.

– Это называется «отстаивал»?! – не удержался пацан.

А может, парень его раздражает только потому, что наставник пытался его удержать? Он завидует? Этому сопляку? Только потому, что человек, которого он десять лет не видел и не увидит еще столько же, всерьез хотел его защитить, тогда как самого Альмода отдал беспрекословно?

Глупости какие.

– Когда забирали меня, он не сказал ни слова. Может, еще через десять лет…

Альмод осекся: на шее ожил амулет.

Этого не могло быть. Он сам посылал голубя с первой же станции, до которой они добрались после гибели Уны. В ставке должны были знать, что у них нет четвертого. Это должны были знать все пророки. Никто не отправит на прорыв неполный отряд. Голубь не долетел? Но и тогда их не полагалось трогать, пока не вернутся в ставку и не отдохнут, людей хватало. Бдящий пророк ошибся? Такое случается. Впрочем, не все ли равно почему. Выбора-то нет. Альмод потянул из-за ворота цепочку.

Фроди грязно выругался. Ингрид, слетев с кровати, сунулась за картами. Пацан, раскрыв рот, смотрел, как из торбы, такой же, что принес ему Альмод, появляется папка из жесткой кожи, как разворачивается на полу карта. За такую любой купец отдал бы целое состояние, некоторые даже нанимали убийц – разумеется, безуспешно.

Альмод опустил на карту кольцо амулета, и оно стремительно поползло к окрестностям Кленовых лесов. Лицо четвертого стало сосредоточенным: явно пытался разобраться в плетении. Благо, рта не раскрывал – за неуместные сейчас вопросы мог бы и огрести. Потом как-нибудь, в спокойном месте, стоит показать, если сам к тому времени не разберется. Этот может.

Амулет остановился, Ингрид вытащила карту провинции, крупную и подробную, амулет снова пополз, серебряное кольцо очертило окрестности Лиственя. Альмод подхватил его плетением, сжал в кулаке, полуприкрыв веки. Перед глазами сами собой появились поля, еще черные по этому времени, лес в паре перестрелов, деревня у горизонта. И ориентиры для перехода.

– Все, – сказал он, возвращая амулет на шею. – Погнали!

– Ерунда какая-то. – Ингрид сложила карты в сумку. – Нас трое.

Альмод пожал плечами:

– Нас четверо.

Много ли толка будет от четвертого, не прошедшего посвящение? Силен, плетет быстро и чисто, хорошая реакция… для того, кто только-только получил перстень. Но, если бы третьего дня они схватились всерьез, от пацана осталось бы мокрое место прежде, чем он успел бы сообразить, что вообще происходит. Потому что посвящение раскрывает истинные возможности разума и тела.