Река, текущая вспять - Жан-Клод Мурлева

— Если ты ничего о ней не помнил, то это может означать только одно…

Томек печально закончил фразу Мари:

— Что она была в Лесу Забвения… И она кричала. А медведи…

У него не получилось закончить. Он представил ее, такую красивую, в свете керосиновой лампы: «Вы продаете карамельки?»

Зачем теперь продолжать путешествие? Зачем дальше жить? Ему захотелось крикнуть изо всех сил: «Я вас не боюсь, толстые мерзкие медведищи!»

Ему захотелось петь во весь голос, стучать по кастрюлям, чтобы они пришли и растерзали и его тоже, и на этом бы все закончилось. Он сдержался только потому, что рядом были Мари и Кадишон, которые не хотели умирать. Он спрятался под одеяло и заплакал. Они долго так ехали. Томек был безутешен. Мари время от времени клала руку ему на плечо, гладила, успокаивая: «Все хорошо… все пройдет…» Потом, внезапно, она сжала руку крепче и прошептала:

— Томек! Я только что подумала: есть одна вещь, которую мы оба упустили из виду.

— Какая? — всхлипнул он.

— Ты не вспоминал о своей подружке, потому что она была в Лесу Забвения, верно?

— Да, и что?

— Теперь ты о ней вспомнил… Она вернулась в твою память…

Томек потихоньку начинал понимать, что хотела сказать Мари, и вдруг резко сбросил с себя покрывало.

— Конечно! Я снова думаю о ней, значит — она уже не в Лесу Забвения… Она вышла из него, Мари! Она из него вышла!

На радостях они обнялись. Кадишон прибавил шагу, и вскоре трое друзей выбрались с территории медведей. Они теперь могли говорить в полный голос, видеть горизонт и, конечно же, чувствовать тепло ярких лучей. При виде долгожданного солнечного света Томек и Мари пропели все песни, которые вспомнили, и, наконец, загорланили:

Наш бе-е-едный ослик бо-о-олен —

Болят у него ножки…

Кадишон, у которого ножки вовсе не болели, поскакал резво, как во времена своей молодости, и вскоре они выехали на освещенную равнину, оставив мрачный Лес Забвения позади.

Могила Пита была совсем скромной. Невысокий бугорок, над которым Мари сделала крест из двух ветвей орешника. Белые цветы росли там сами по себе, и это делало бугорок милым и веселым, как сам Пит при жизни. Томек и Мари стояли некоторое время молча, а потом Мари нежно прошептала:

— Вольно, капитан…

Ее глаза блестели, но она не плакала.

Поле превосходило по своей красоте все, что Томек когда-либо видел в жизни. Представьте себе сад, где посажены только цветы — лиловые, белые, красные, желтые, черные как ночь, один ярче другого. Так вот, перед Томеком предстали тысячи таких садов, до самого горизонта.

Он сделал несколько шагов вперед и наклонился к первому попавшемуся цветку. Цветок был похож на анютины глазки: такие же бархатистые лепестки, только ярко-зеленые, словно их специально покрасили. Томек сорвал один и поднес к носу. Оказалось, что цветок пахнет одновременно перцем и шоколадом, странное, но приятное сочетание. Томек снова вдохнул, на этот раз глубоко, и вдруг заметил, что у него на руках надеты старые варежки. Однажды он их потерял, да так и не нашел. Это его рассмешило, и он захотел показать их Мари.

— Мари, Мари, посмотри! Гляди на мои руки! Я нашел свои старые варежки! Я их в детстве носил!

Мари подбежала и хлопнула его по руке, выбив цветок.

— Брось цветок, Томек! Я запрещаю тебе рвать их!

Потом она отвела его на опушку леса, где их терпеливо ждал Кадишон.

— Томек, это какие-то неизвестные виды. Будь поосторожнее.

После этого они пошли в лес за хворостом, а когда вернулись, Кадишон истошно орал. Несчастный подумал, что остался один на всем белом свете. При виде друзей он запрыгал от радости и дал славный приветственный залп. Они развели огонь, и Мари приготовила целый котелок картошки в мундире. Они весело поели, наблюдая за заходом солнца. А когда наступила ночь, устроили в повозке два спальных места и легли рядом.

— Спокойной ночи, Томек, — сказала Мари. — Я рада, что тебя встретила. И смогла рассказать о Пите.

— Спокойной ночи, — пробормотал Томек и тут же крепко заснул.

* * *

На следующее утро, после завтрака, Мари сообщила Томеку, что проведет весь день около Пита и в тот же вечер поедет обратно.

— А ты что собираешься делать дальше?

— Наверное, — ответил Томек, — попробую пересечь поле. Заткну нос, и все.

— Я и не сомневалась! — сказала Мари. — С тех пор как увидела, что ты готов пересечь лес в одиночку, я была уверена, что ты способен на все!

Она не стала его переубеждать. Просто вручила ему заплечный мешок, который был наполнен жизненно необходимыми вещами: хлебом, конечно, сыром, сушеными фруктами и печеньем. Потом Томек набрал во флягу свежей воды и заткнул ноздри двумя заранее заготовленными кусочками ткани. Для проверки он понюхал остатки кофе и зеленый цветок. Результат его удовлетворил: запахи не проникали в нос и можно было дышать спокойно.

Настал момент прощания.

— Если передумаешь или что-то пойдет не так, у тебя есть время до вечера, чтобы найти меня здесь. А теперь беги! Я не люблю прощаний, а Кадишон тем более.

Они обнялись, и Томек с тяжелым сердцем устремился в поле.

— До свидания, Мари! До свидания, Кадишон! — крикнул он.

— До свидания, Томек, — ответила Мари, смеясь. — Не забывай: я приеду сюда ровно через год. Может, увидимся!

— Может быть! — подхватил Томек и больше не оборачивался.

* * *

Тряпичные комочки творили чудеса, и Томек большую часть дня шагал не отвлекаясь на цветочный аромат. Шагал он быстро. Девочка с карамельками, должно быть, ненамного их опередила. Она вышла из леса за несколько часов до них, и даже если предположить, что она не спала всю ночь, как они, она не могла уйти слишком далеко. Лес был огромный — возможно, она вышла в совершенно другом месте? Кто знает.

Каждую секунду Томек открывал новые виды цветов. Он никогда не видел таких. Сначала он шел по желтому океану, среди гигантских тюльпанов, венчики которых были наполнены до краев золотой пыльцой, разлетавшейся от малейшего дуновения ветра. Потом его окружила симфония красного, и крошечные цветочки сливались в пунцовый ковер, в котором утопали ноги. Чудеснее всего были огромные синие цветы, лепестки которых колыхались, будто водоросли на дне моря.