Вся правда во мне - Джулия Берри

Туннель закончился, и солнечный свет ослепил меня.

Я могла бы еще повернуть назад, но дома нашла бы одни развалины.

В ту ночь, когда я добрела до дома, там было очень тихо. Мама молчала, Даррелл в нерешительности маялся рядом и выглядел, как испуганный зверек. В воздухе стоял густой запах алкоголя, который напоминал мне больше о полковнике, чем о доме. Папы не было.

Я показала рукой на его стул.

Даррелл покачал головой.

Я ждала.

– Он умер, – сказал Даррелл.

Только не папа. Я думала, что смерть никогда не придет за ним.

Все это время мне казалось, что умру я.

Папы нет. Мама не в себе от горя. Пустой папин стул, пустое место в кровати. Ее глаза смотрели на меня и говорили: «Это ты во всем виновата».

– Он умер от горя, – сказал Даррелл, на его лице было осуждение. – Он тебя все время искал. И заболел.

Сколько я молилась, чтобы он меня искал? Я знала, что он меня ищет, но молилась, чтобы нашел.

– В реке нашли твои вещи, – проговорил Даррелл, – почему они там оказались, а тебя не было?

– Заткнись, – прикрикнула на него мама, и Даррелл послушался.

Папа бы встретил меня совсем по-другому, он больше никогда меня не обнимет. Хотя, по правде говоря, я и не думала, что мне доведется встретиться с кем-то из моей семьи.

На столе была еда. Никто не предложил мне поесть. Я схватила кусок хлеба и впилась в него зубами. Они с ужасом наблюдали за мной. Я уже забыла, как ела раньше маленькая Джудит, ведь ей не требовалось перетирать пищу как корове, а потом обильно запивать образовавшуюся кашу, чтобы проглотить. Я отвернулась.

Мама постелила на мою кровать простыни. Она заворачивала в них мотки шерсти. Она проследила взглядом, что я смотрю на полки с сидром и виски. Если раньше алкоголь гнали для себя, теперь это стало для них источником существования. Она не смотрела на меня, но встряхнула и перевернула простыни, потом отодвинула занавеску и ушла туда, где сейчас спала в одиночестве.

Я обнаружила старый сундук, где все еще хранилась моя одежда. Она напомнила мне о том счастливом времени, когда был жив отец и никто еще не отнял у меня чувства гордости. Их не выбросили, и это говорило о том, что они продолжали надеяться. Мама не стала избавляться от всего, что напоминало обо мне. Я почувствовала, как глаза наливаются слезами, с трудом влезла в ставшую тесной ночную рубашку, легла в кровать и стала смотреть в окно на луну.

Ночью я проснулась и как призрак молча встала у занавески, за которой пряталась родительская кровать. Через ветхую, усыпанную пятнами ткань я увидела, как лунный свет упал на маму. Свернувшись калачиком, она лежала лицом к стене и гладила папину подушку.

– Сбивай – не останавливайся, дочка, иначе твердого масла у тебя не получится, – частенько говорила она мне. – Руки и зад хорошей жены должны быть крепкими!

Я знаю, что у нее сильные руки. Крепкие сухожилия тянутся от запястий к локтям. Изредка мне удавалось увидеть ее кожу, пока руки порхали над работой. Зад оставался худым и крепким, она носила платья, размеру которых могла бы позавидовать молодая женщина, и в то же время ее ни в коем случае нельзя было назвать хрупкой. Она всегда была проворной и умелой. Вещи вокруг нее буквально оживали.

Когда-нибудь, думала я про себя, я стану такой же, как она.

Мне хотелось попросить у нее прощения. За то, что я сбежала из дома, чтобы встретиться с Лотти. За то, что меня не было так долго и я причинила ей боль. За то, что папа заболел, разыскивая меня. За то, что она стала такой.

– Па-ти.

Услышав это отвратительное мычание, мама вздрогнула.

– Лучше молчи, – сказала мне она, – звучит по-идиотски.

Несколько дней она никому не рассказывала о моем возвращении, и даже Даррелла заставила молчать. Когда это стало невозможно держать в секрете, она отвела меня в сарай и сказала:

– Ты вернулась калекой. Бог знает, как такое могло с тобой случиться. Но в деревне будут тебя бояться. Люди скажут, что ты проклята. Некоторые мужчины могут захотеть воспользоваться этим. Я знаю, что несу ответственность за свою плоть и кровь, и буду тебя защищать. Но ты будешь меня слушаться и вести себя, как подобает девушке. Если я услышу про тебя хоть одно слово, которое заставит меня стыдиться – будешь спать здесь – с граблями и лопатами!

Где руки, которые обнимали меня, когда я возвращалась с прогулки? Где глаза, которые мне улыбались, глядя на испеченные мной кривые лепешки или неровные стежки на шитье?

– Ты меня знаешь, – сказала она, поднимая меня за подбородок, чтобы я посмотрела ей в глаза, – я – человек слова.

Преодолевая сопротивление ее пальцев, я попыталась кивнуть.

– Тогда ладно.

Он отослал меня обратно с такими словами:

– Я дважды пожалел тебя. Никому обо мне не рассказывай, иначе я взорву весь ваш Росвелл и отправлю прямиком к Господу в рай, куда все так стремятся.

Никогда еще Росвелл не был так взбудоражен, как в тот день, когда все узнали новость: Джудит Финч вернулась домой, живая, но немая.

Мама пыталась прятать меня в доме, но Гуди Праетт пронюхала обо мне.

Приковыляв к нам с утра пораньше, она шестым чувством почуяла что-то странное. Правдами и неправдами она пролезла в дом, якобы на чашку желудевого кофе, отдернула занавеску и увидела меня на маминой кровати.

– Так-так, – сказала она, – да это же не кто иной, как малышка Джудит, которая так долго пропадала. И почему это вы держите такую хорошую новость в секрете?

Все было кончено. Что бы мама ни говорила, ей все равно не удалось бы заткнуть рот Гуди Праетт. Я была рада. Наконец-то мы можем выйти.

Весь день в дом шел поток любопытствующих, пока мама не отправила меня в кровать и не сказала всем, что я очень больна.

Ты тоже пришел этим же вечером с полей вместе с Джипом. Я вылезла из кровати, оделась и вышла на улицу посидеть.

Джип тут же подбежал ко мне, часто дыша, положил голову мне на колени. Он признал меня быстрее, чем ты.

Увидев, что я смотрю на тебя, ты остановился. Мне кажется, что ты испугался. Я помахала рукой, и ты подошел.

За два года ты превратился в настоящего мужчину. Я оглядела себя и осознала, что и меня они превратили почти в женщину. Вообще-то, я должна была убежать в дом от смущения и скромности, но не могла.

Два года я жила мыслями о тебе, и вот теперь ты стоял рядом, похожий и непохожий на самого себя. Как будто мы оба раздвоились: став взрослыми незнакомцами и в то же время оставаясь все теми же детьми.