Исповедь потрошителя - Максим Дубровин

О том, чтобы увернуться не могло быть и речи, а о победе Берт даже не мечтал. Он едва стоял на ногах, но даже в лучшей своей форме был не соперником дюжему докеру. У него оставался единственный шанс, выйти живым из этой стычки — использовать Медузу. О ней Берт не забывал ни на секунду. В одно мгновение вспыльчивый докер превратится в кроткую овечку и тогда они смогут потолковать. Вот только что последует за этим?

Мясник никак не обнаруживал себя с того злополучного дня, когда по его вине они оба чуть не погибли в водах Темзы. Но Берт не верил, что убийца ушел навсегда.

«Не буди лихо...» — обреченно подумал он.

Удары обрушивались один за другим. Берт уже лежал на полу и прощался с жизнью, когда Мэри неожиданно пришла ему на помощь. Стоило Джерри отвлечься на несчастного доктора, как девушка быстро положила ребенка в ящик и метнулась к саквояжу. Выхватив оттуда первый попавшийся инструмент, она кинулась на громилу.

Должно быть, Джерри, поднаторевший в уличных стычках, что-то почувствовал. Он обернулся на девушку как раз в тот момент, когда она занесла свое оружие для удара. Угрожающего вида длинный ланцет из коллекции Потрошителя готов был вонзиться в спину Джерри, и уберегла драчуна только превосходная реакция. Выгнувшись подобно коту, он избежал встречи с ножом и отскочил к стене.

— Совсем рехнулась, стерва?! — испуганно выкрикнул он.

Мэри с горящими глазами приближалась к нему, выставив перед собой руку с оружием. Сама не зная того, она случайно взяла самый большой и опасный из ножей, лежавших в саквояже. Никелированная сталь угрожающе сверкала в свете горящих свечей.

Джерри затравленно огляделся. Деваться в маленькой хижине ему было некуда, а в готовности девушки пустить оружие в ход сомнений не оставалось. Поэтому незваный гость сменил тактику.

— Брось, Мэри! Я ведь не со зла! — запричитал он самым жалобным голосом, на какой был способен. — Я ж только от этой самой... от ревности, во! Я ж это почему?.. От любви, это самое!

Но Мэри его не слышала и продолжала наступать.

К этому времени пришел в себя Берт. Видя, что Мэри полна решимости воспользоваться ножом, он поспешил вмешаться.

— Не стоит, Мэри,— как можно спокойнее сказал он. — Если вы убьете этого человека, вам придется отправиться в Ньюгейт, а быть может и на виселицу. Кто тогда позаботится о Кее?

Его расчет оправдался. При упоминании ребенка, девушка как будто пришла в себя и слегка опустила нож, но не убрала его совсем. Легкого взмаха бритвенно-острого ланцета было достаточно, чтобы Джерри простился со своей никчемной жизнью. Мэри оглянулась на беззаботно дремлющего малыша, потом перевела взгляд на Берта. Губы ее задрожали, а глаза наполнились слезами. Впрочем, она быстро овладела собой.

— Убирайся из моего дома, Джерри! — прошипела она. — И клянусь, если ты посмеешь вернуться, я выпущу тебе кишки.

Джерри не заставил себя упрашивать. Бочком, стараясь не поворачиваться к хозяйке дома спиной, он прошмыгнул к двери. Здесь он на мгновение задержался. Глаза негодяя сузились, превратившись в две злобные щелки. Он приоткрыл было рот, намереваясь что-то сказать, но наткнувшись на твердый взгляд Мэри, промолчал, и дверь захлопнулась за его спиной.

Мэри выронила ланцет и заплакала.

Служанка принесла стакан холодного молока и миндальное печенье в хрустальной вазочке прямо в кабинет писателя. Не в ту комнатушку шале, где Диккенс писал в летнее время, а в самый настоящий рабочий кабинет в усадьбе, обшитый дубовыми панелями, уставленный книжными шкафами со стеклянными дверцами, выстеленный огромным турецким ковром. В углах кабинета стояли громадные кованые подсвечники на три десятка свечей каждый, а посредине располагался монументальный дубовый стол, за которым были созданы последние романы писателя. Кабинет этот — святая святых Гэдсхилл-Плэйс, куда было запрещено входить домочадцам, где Диккенс принимал лишь самых важных и дорогих гостей и где он мог побыть наедине с собой.

Стоит ли говорить, что Берти был здесь впервые. Он утопал в мягком кожаном кресле и не знал, куда девать глаза. Мистер Диккенс сидел в точно таком же кресле, напротив — для этого ему пришлось выдвинуть его из-за стола.

Когда служанка удалилась, Диккенс с улыбкой предложил мальчику угощения. Берти не пошевелился. Он гадал, как будут развиваться события теперь.

О том, что Ретивый — любимый жеребец Диккенса в Честере знали все, как и о взрывном характере писателя. Поэтому Берти ожидал вовсе не угощения, а криков с угрозами, а в ближайшей перспективе и порки. После такого кунштюка пощады не жди, это тебе не пропавший кролик.

Но Чарльз Диккенс, хотя и выглядел расстроенным, признаков раздражения не выказывал. Он неторопливо раскурил трубку, поглядывая искоса на неподвижно сидящего в кресле злоумышленника.

— Как ты себя чувствуешь, малыш? — спросил он.

— Хорошо, мистер Диккенс,— вежливо соврал Берти.

— Голова не болит?

— Нет, мистер Диккенс.

Писатель попыхтел трубкой и так запрокинул голову, выпуская дым, что в лицо Берти уставилась его седая борода. При этом глаза Диккенса продолжали внимательно смотреть за мальчиком. В молчании прошла минута, затем другая. Берти заерзал, ощущая нарастающую неловкость. Но хозяину кабинета, похоже, было все равно. Он продолжал курить, не спуская с мальчика глаз. Берти гадал, послали ли уже за родителями и представлял, какой переполох поднимется, когда сюда прибудут перепуганные мама с папой.

— Ты читал мои книги, малыш? — спросил внезапно Диккенс.

Берти вздрогнул, от неожиданности, но внезапно почувствовал и облегчение от того, что разговор сдвинулся с мертвой точки.

— Да, мистер Диккенс.

Писатель кивнул с довольным видом.

— Что же ты читал?

— «Посмертные записки Пиквикского клуба», сэр.

— Тебе понравилось?

— Очень, сэр.

Берти не понимал, куда клонит писатель, но рад был говорить о чем угодно, лишь бы не о страшном происшествии в конюшне. Между тем, Диккенс широко улыбнулся, как будто похвала маленького читателя действительно много значила для него.

— Знаешь, какой эпизод мой самый любимый в «Пиквике»?

— Какой, сэр?

— В котором пиквикисты добирались в Дингли Делл и по дороге Уинкль упустил поводья коня и тот убежал от них в Рочестер. А вторая лошадь... — Диккенс засмеялся и, вскочив с кресла, подошел к шкафу с книгами. — Я сейчас найду этот отрывок.

Не переставая посмеиваться в бороду, писатель достал с полки толстый том и быстро пролистал до нужного места.

— Вот: «...Изорванные костюмы, исцарапанные лица, запыленные ботинки, измученный вид и в довершение всего лошадь. О, как проклинал мистер Пиквик эту лошадь! Время от времени он бросал на благородное животное взгляды, горящие ненавистью и жаждой мести; не раз принимался высчитывать, каковы будут издержки, если он перережет ей горло, и им овладевало с удесятеренной силой искушение убить ее...»