Небесная подруга - Джоанн Харрис

— Мы можем встретиться у тебя дома, если не возражаешь. Выпьем чаю, потом пойдем куда-нибудь и съедим пиццу, или посмотрим кино, или и то и другое. Согласна?

— Отлично.

Наверное, Элис ответила не сразу, потому что Джо тут же спросил:

— Алло, Элис? Ты уверена?

Она отозвалась самым беззаботным тоном:

— Жду не дождусь, Джо.

— Я подойду к шести. Говорю тебе, все будет великолепно. Ты не пожалеешь.

Вряд ли я мог избежать того, что задумала Розмари. Как я уже сказал, она была очень хитра и слишком хорошо знала мои слабости. Когда я, полуодетый (ботинки, шляпа и галстук остались на берегу Кэм), втащил в такси мокрую девушку, завернутую в мое пальто, она мысленно улыбалась, как умеют только эти создания. Она улыбалась, пока я поспешно приводил ее в чувство, предлагал карманную фляжку с бренди и вообще суетился вокруг, будто верный пес. Ей некуда было деваться, и оставалось лишь взять ее в дом (Розмари, дрожа, неверным шагом дошла от такси до входной двери), объясниться с хозяйкой и беспомощно смотреть, как заботливая миссис Браун уводит девушку вверх по лестнице, в запретное царство горячей воды и мягких подушек.

Счастье, что миссис Браун оказалась такой добродушной и покладистой. Более подозрительные дамы отнеслись бы к странной гостье с меньшим уважением, но миссис Браун была лучшей из всех знакомых мне женщин. Она пожалела Розмари, окружила заботой и напоила чаем, который считала универсальным лекарством, потом поместила в самую удобную спальню, пригрозила мне страшными карами, если вздумаю нарушить покой юной леди, и невозмутимо вернулась к своим делам, как будто я каждый день приводил в дом выловленных из реки девушек. Благослови ее Бог.

Как, должно быть, смеялась Розмари, очутившись в лучшей комнате для гостей, с вымытыми волосами, в накрахмаленной ночной сорочке миссис Браун! Она смеялась над всеми этими глупостями — над нашей добротой, над нашим состраданием. И над моим многообещающим обожанием. Ведь я забыл обо всем, кроме нее.

Остаток дня прошел как в тумане. Я не решился выйти из дома — вдруг что-то случится, вдруг девушка исчезнет. Я представлял себе ее лицо. При воспоминании о том, как она тихо плыла в воде, меня переполняли поэтические образы. Я провел несколько долгих волшебных часов в своей комнате: лежал на постели, снова и снова переживая события, похожие на сон, и прислушивался к каждому шороху из таинственной тихой комнаты, где спала Розмари. В моем сердце звучала музыка. Миссис Браун заходила к ней время от времени — сначала в спальне появилась ваза с цветущей веткой вишни, потом несколько лоскутных подушек, затем, примерно в половине четвертого — поднос с чаем и бисквитами. В пять миссис Браун объявила, что юная леди может, если хочет, встать и поесть горячего супу, а в шесть я сидел за обеденным столом, дрожа от предвкушения и поглядывая на дополнительный прибор. В лихорадочном нетерпении я крепко сжимал руки под столом, чтобы справиться с волнением.

Я был несчастлив в любви; да и кто в юности избежал этого? Розмари вышла ко мне из сказки — белая Офелия, приплывшая неизвестно откуда на мутной волне в шепоте утра. Я совершенно не думал об угрозе скандала, о том, какая буря сплетен и пересудов поднимется в обществе, к которому я принадлежал. Для меня Розмари не имела прошлого, она родилась только что, как Венера из пены морской. В таком настроении я ждал ее появления, но все же боялся взглянуть ей в лицо, словно мог вдруг увидеть какой-то изъян в ее совершенстве. Но я зря волновался. Быстрые легкие шаги по лестнице, стук каблуков — и она вошла. Ее черты, плохо различимые в полуосвещенном коридоре, приобрели завершенность, когда она остановилась у окна: волосы сияют в солнечных лучах, как огненный нимб, фигура тонкая и стройная. Лицо оставалось бледным, взгляд блуждал, и все равно она была самой прекрасной женщиной, какую я видел в жизни. И в тот миг, и сейчас.

Розмари некоторое время молча смотрела на меня, потом отвернулась от света — я заметил волнение в ее глазах. Рыжие волосы были такими яркими, что отбрасывали медный отблеск на скулы и изгиб шеи.

— Жить, — вновь оборачиваясь ко мне, тихо сказала Розмари голосом мелодичным и чуть хриплым, как поцарапанное серебро. — Между «жить» и «не жить» разница такая небольшая. Вы не думали об этом?

Я смотрел на нее, не зная, что ответить, без единой мысли в голове.

— Жить, — повторила она. — Слишком краткое таинство, чтобы его понять. Нужна лишь власть. Власть — это главное, и она пребудет вовеки.

Так я услышал кредо Розмари Эшли, но, как дурак, пропустил его мимо ушей. В порыве никому не нужного сочувствия я протянул к девушке руку и произнес:

— Не говорите ничего. Попробуйте что-нибудь съесть. Вы среди друзей.

Ее блуждающий взор на мгновение остановился на мне.

— Друзей… — безучастно отозвалась она.

— Я вытащил вас из реки, — сказал я, постаравшись, чтобы это не прозвучало самодовольно. — Послушайте меня, мисс. Теперь я ваш друг, если вы того захотите, если поверите мне. Утонуть — не выход, что бы ни случилось.

Наверное, я мог подумать о чем-то пошлом и вульгарном — например, что девушку соблазнили и бросили; но одного взгляда в ее глаза хватило, чтобы эта мысль исчезла. Розмари была невинна. Я мог поклясться в этом, поручиться собственной жизнью — как я в некотором роде и сделал.

Она просто излучала невинность. Мне так показалось.

Потом я узнал Розмари лучше. То, что пронизывало все ее существо и сияло в лиловых глазах, не было невинностью. Я полагаю, это было ощущение власти.

Он закрыл книгу и опять шагнул к окну. Шел дождь, свет с улицы пробивался сквозь пелену воды и толстые стекла, отражаясь от подоконника под шрапнельный стук капель.

Уже половина третьего, а ее все нет.

Он подошел к бару и налил виски. Мерзейшее пойло; но он преодолевал отвращение и никогда бы в этом не признался. Его подруга предпочитала именно виски, без льда, а он был слишком влюблен и подчинялся ее вкусу, словно напиток мог их сблизить. Он сделал глоток, поневоле скривился, допил до дна и поставил стакан на стол. Такой жест мог бы ей понравиться, подумал он. Если бы она была здесь.

Но ее не было. Где она? Он уловил какое-то движение внизу во дворике и пригляделся: что там за фигура под фонарем, в блестящем макинтоше? Повозился с защелкой и открыл окно, не обращая внимания на струи дождя.

— Сюда! — прокричал он сквозь грохот переполненного водостока.

Человек под фонарем остановился и посмотрел вверх.

Он различил ее лицо, увидел кивок и ощутил знакомый трепет. Возбуждение рождалось где-то в животе и острыми тонкими лучами пронизывало все тело с головы до пят, до кончиков пальцев: смесь похоти, благоговения и ужасающего ощущения собственной ничтожности. Они занимались любовью, но это не могло ее запятнать. Каждый раз она заново становилась невинной и сияла чистотой, как луна. Грязным был только он.