Дело о пропавшем талисмане - Катерина Врублевская

Пурикордов был одет в камзол вишневого цвета, расшитый золотым шнуром, икры обтянуты белыми чулками, ноги обуты в старинные туфли с пряжками. На голове у скрипача красовался завитой парик с длинными седыми буклями, а кисти рук скрывали многослойные кружева.

— Рада вас видеть, Александр Григорьевич, — ответила я ему, надеясь, что в его обществе пройдет неловкость, обуявшая меня. Он, как и тогда, в поезде, выглядел спокойно и добродушно, словно всю жизнь привык носить подобное платье.

— Как вам мой карнавальный костюм? — весело поклонился нам скрипач. — Не правда ли, хоть сейчас в Версаль, к Людовику четырнадцатому? Вы знакомы с несравненной госпожой Перловой? Не Перл?вой, так как слово сие происходит от перловой каши, а П?рловой, от перла — жемчуга и перламутра. Божественная Ангелина Михайловна исполнит нам цыганские романсы на стихи Александра Сергеевича, а я удостоен чести ей аккомпанировать.

— С удовольствием вас послушаю, — ответила я ей. — Обожаю цыганские песни. Они такие мелодичные, волнующие.

Певица улыбнулась, обнажая крупные лошадиные зубы. Все же, как она ни рядилась, как ни украшала кольцами пальцы, а на цыганку походила мало. Ее выдавали бледная кожа да пробивающиеся светлые корни волос. Конечно же, ей тоже пришлось переодеться, чтобы соответствовать остальным приглашенным.

— На вечерах в нашем доме присутствуют только особенные люди, — с ноткой самодовольства в голосе сказала Иловайская. — Видишь, Полина, там в кресле отдыхает человек? Это Фердинант Ампелогович Гиперборейский, спирит.

— Кто? — удивилась я?

— Месье Гиперборейский — медиум. Его приглашаю на сеансы столоверчения, для общения с духами. На прошлой неделе он для графини Ловитинской Наполеона вызвал.

— Господи! Да зачем же графине Наполеон?

— Надо, — с многозначительной интонацией ответила Марина. — У нее к Наполеону особые счеты. На ее бабушке обещал жениться наполеоновский адъютант, некий Жан-Мари-Луи и так далее, да и пропал, не выполнив обещания. А отец графини, граф Арсений Дмитриевич — вылитый француз, чернявый и с огромным носом. Ни за что не скажешь, что православный.

— Зачем же Наполеона? — удивилась я. — Надо было сразу этого весельчака адъютанта вызвать. Пусть объяснит, почему не женился.

— Графиня именно так и хотела, но не помнила точного имени того француза. Бабушка скончалась, а к отцу обращаться было неловко — мог и накричать: Арсений Дмитриевич человек строгих взглядов и не потерпит нескромных вопросов, задевающих его честь. Поэтому Гиперборейский и предложил ей вызвать Наполеона. Уж тот должен знать хотя бы в лицо своих адъютантов.

— И как же, выяснила графиня у Наполеона, кто же этот коварный совратитель ее покойной бабушки?

— Нет, Полина, она не успела. Ты знаешь: каждый сеанс отнимает у медиума столько сил, что ему надо месяц приходить в себя. Гиперборейский уже прожил месяц у графини, но Сергей Васильевич приехал и упросил графиню отпустить спирита на мой праздник. Я твердо наказала мужу забрать медиума — будем сегодня ночью столоверчением заниматься. А через месяц я его ей верну, жила же она столько лет без Наполеона, лишний месяц погоды не сделает.

Так переговариваясь, мы подошли к сухопарому черноволосому мужчине с эспаньолкой, сидящему в низком кресле. Глубокие морщины, идущие от крыльев носа к подбородку, придавали ему сумрачный и вместе с тем несколько брезгливый вид. На левом виске змеился белесый шрам. «Это его дух Клеопатры оцарапал, — шепнула мне Марина на ухо. — Страстная женщина. Рассердилась, что медиум ее от любовника оторвал». Я подивилась: откуда Марина все знает? Хотя удивляться было нечему, если вспомнить наши институтские годы.

Выпуклые рыбьи глаза медиума смотрели сквозь нас. От шеи до высоких лаковых сапог Гиперборейский был укутан в черный шелковый плащ с голубым подбоем. Я чуть было не споткнулась о его длинные вытянутые ноги, которые он не удосужился подтянуть при нашем приближении. Он даже не пошевелился, чтобы поприветствовать нас, — откинулся на спинку, закрыв глаза, а паучьи пальцы выбивали дробь по подлокотнику.

Вопреки всем правилам этикета, Марина обратилась к нему:

— Фердинант Ампелогович, позвольте представить вам мою подругу, Аполлинарию Лазаревну Авилову, приехавшую из N-ска.

Медиум неохотно разомкнул веки и прошелестел тусклым голосом:

— Надеюсь, вы будете присутствовать на спиритическом сеансе? Я чувствую в вас энергию сильфид — неземных дев воздуха. Вы легки духом и помыслами. А сейчас оставьте меня, я концентрируюсь.

И он откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.

К Марине подошел ливрейный лакей и что-то прошептал ей на ухо.

— Хорошо, — сухо кивнула она. — Сергей Васильевич у себя в кабинете.

Лакей отошел, а она повернулась к беседующим гостям и громко произнесла:

— Прошу к столу, господа!

Ко мне приблизился Мамонов:

— Позвольте предложить вам руку, г-жа Авилова.

За столом мне досталось место рядом с незнакомым молодым человеком, одетым в серый сюртук и черный галстук. В его внешности было что-то байроническое: кудри, зачесанные на виски, капризный изгиб губ. Он коротко представился «Иннокентий Мефодьевич Карпухин. Я племянник Сергея Васильевича» и тут же отвернулся. Пурикордов сидел слева от меня, и я облегченно вздохнула: будет хоть с кем-то перемолвиться словом — разговаривать с надменным «Чайльд-Гарольдом» мне что-то не хотелось.

Подошел, извинившись, Сергей Васильевич Иловайский, высокий, представительный мужчина с холеной бородой и бакенбардами. Костюм по моде начала века, кафтан в талию и белые панталоны, безукоризненно очерчивал его фигуру. Холеные пальцы украшал массивный перстень с печаткой. Он поцеловал Марину и сел рядом с ней. Два места напротив них оставались свободными.

— Ну, что ж, начнем, пожалуй!

Этого момента ждали все присутствующие за столом. Пурикордов поднялся с места и постучал ложечкой о край бокала.

— Дамы и господа! Прошу внимания! Позвольте мне сказать от всего сердца те слова, что рвутся из души, — и, повернувшись к Иловайским, сидевшим во главе стола, произнес:

Не мастер я слова плести,

Подвластны мне лишь скрипки звуки,

Я обреку себя на муки

Коль не сумею донести

И свой восторг, и восхищенье,

В сей очень редкий день рожденья.

Прими, Марина, мой сонет!

Желаю жизни сотню лет,

И красоты, и вдохновенья,

Любви, здоровья, наслажденья,

Ведь ты отмечена судьбой,

Пребудет счастие с тобой!

— Браво! Браво! — захлопали гости. Польщенный Пурикордов раскланялся и сел на свое место. Зазвенели бокалы и я отметила про себя, что шампанское у Иловайских отменного качества.

— Вы сами сочинили? — спросила я на ухо скрипача. — Очень мило!..