Годунов в кругу родни - Анна Феликсовна Литвина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, в первой половине XVI в. имя Боголеп получил в монашестве князь Борис Иванович Горбатый, скончавшийся в 1538 г. [Леонид Кавелин, 1879: 83]. В середине XVI в. Боголепом стал Борис Цветной, отец некоего Ивана / Тучко[35]; примерно в ту же пору жил и священноинок Боголеп, в миру Борис, строитель Троицкого Сергиева монастыря в Великих Луках, постригший св. Мартирия Зеленецкого[36]. В 1559 г. с именем Боголеп принял постриг великокняжеский ловчий Борис Васильевич Дятлов [Алексеев, 2006: 59]. В 1639 г. с этим именем постригся Борис Васильевич Львов, насельник Кожеозерского монастыря и автор Жития Никодима Кожеозерского [Понырко, 1992]. Существует, наконец, святой с именем Боголеп — Боголеп Черноярский (в миру Борис Яковлевич Ушаков), он принял это имя в середине XVII в.[37]
Число примеров такого рода можно умножить. В нашей перспективе они недвусмысленно свидетельствуют, что Годунов сделался в монашестве Боголепом именно потому, что в крещении был Борисом: такое имянаречение было вполне закономерным, традиционным и регулярным[38]. С другой стороны, публичный характер имени Борис в биографии Годунова засвидетельствован в сотнях документов, относящихся как ко времени его правления, так и к периоду его постепенного возвышения при двух царях из династии Рюриковичей. Иными словами, это имя, судя по всему, занимало сразу две ячейки в существующей антропонимической матрице, совмещая в себе функции крестильного и публичного[39], что обычно бывало у тех, кто в миру был одноименным.
Остается ли в таком случае в антропонимическом досье Бориса (Боголепа) место для каких-либо еще дополнительных именований?
В различных исследованиях можно обнаружить целых два полноценных христианских имени, которые связываются с фигурой этого русского государя, и еще одно нехристианское. Остановимся подробнее на каждом из этих антропонимов.
Иаков (Яков)
Казус с именем Иаков применительно к Годунову достоин того, чтобы быть включенным в учебник для студента-историка — как кажется, он мог бы занять подобающее место в любом пособии по вспомогательным историческим дисциплинам в разделе «Ошибки». Что же не так с этим именем?
В некоторых исследованиях, в частности, в труде замечательного этнографа Н. Н. Харузина (который, между прочим, одним из первых обратил особое внимание на феномен светской христианской двуименности в допетровской Руси и отметил необходимость специального его изучения) можно встретить вполне уверенное утверждение, что у царя Бориса было второе мирское имя Иаков[40]. Н. Н. Харузин не счел необходимым сопроводить это указание ссылками и аргументами, поскольку оно было почерпнуто из источника действительно общедоступного и общеизвестного — «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Здесь это известие появляется как некий элемент подлинной генеалогии Лжедмитрия I (Григория Отрепьева), где утверждается между прочим, что настоящего отца самозванца звали Яковом и он был тезкой Годунова по одному из имен:
См. […] современную Повесть о Борисе Годунове и Разстриге (принадлежащую А. И. Ермолаеву), где сказано, что отец Разстригин назывался Яковом, как и сам Годунов (следственно Яков-Борис) [Карамзин, XI: 38 [гл. II, примеч. 194]][41].
Ни в каком другом источнике сведений об имени Яков у Бориса Годунова обнаружить не удается. Вообще говоря, сам по себе этот факт не должен непременно насторожить исследователя: при наличии у человека двух христианских имен одно из них всегда остается более интимным и куда реже проникает в письменные тексты. Ситуация, когда оно дошло до нас в одном-единственном памятнике, вполне типична для истории этого явления.
Как же именно упоминаемый Н. М. Карамзиным источник говорит о двуименности русского царя?
Здесь мы сталкиваемся с некоторой неожиданностью. Подробное и добросовестное чтение «Повести како восхити царский престол Борис Годунов», того самого текста, принадлежавшего А. И. Ермолаеву, который Н. М. Карамзин именует «Повестью о Борисе Годунове», не позволяет обнаружить в нем никаких упоминаний о втором мирском имени государя. Зато такое чтение дает возможность восстановить механизм возникновения этих целиком ошибочных сведений.
В «Повести» мы находим некий пассаж, содержащий сложную сравнительно-уподобительную конструкцию:
И попусти на него такова же врага и законопреступника, Росийсия же области, града зовомаго Галича, отъ малые чади сынчишка боярского Юшку Яковлева сына Отрепьева, яковъ и самъ той святоубшца Борисъ Годуновъ [РИБ, XIII: 154].
Совершенно очевидно, что при беглом просмотре рукописи сам Н. М. Карамзин (а скорее, кто-то из его сотрудников) принял элемент синтаксической конструкции таков… яков за имя собственное[42], и ошибка эта дала жизнь несуществующему царскому именованию.
Сама эта ошибка в своем роде тоже показательна: можно сказать, что Н. М. Карамзин, в отличие от позднейших отечественных историков, жил и работал в ту пору, когда светская христианская двуименность хотя и сделалась уже явлением скорее периферийным, но еще оставалась в русской повседневной жизни чем-то понятным, привычным и естественным, своего рода знакомой приметой уходящей эпохи. Присутствие у того или иного исторического лица второго христианского имени было вполне ожидаемым, и всякий намек на его существование охотно подхватывался и шел в дело.
Любопытно, что вся эта ситуация с обнаружением несуществующего царского имени была отмечена еще С. Ф. Платоновым в 1888 г. Уже в ту пору исследователь обратил внимание на казус с превращением относительного местоимения яков в имя собственное и совершенно справедливо подчеркнул, что «ни грамматический строй, ни логический смысл речи нашей Повести» не позволяют читать соответствующее место таким образом [Платонов, 1888: 2829 [примеч. 1]]. Однако авторитет Карамзина был столь высок, что рецензировавший монографию «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник» П. Н. Полевой [1888: 490–491] предпочел довериться автору «Истории государства Российского», а не молодому своему современнику, и хотя никаких источников с указанием имени Яков привести он не смог, но полагал, что где-нибудь в рукописи А. И. Ермолаева они существуют, раз уж Карамзин их там увидел. Так карамзинский фантом и поселился в историографии, а через десяток лет получил дополнительное подкрепление в труде Н. Н. Харузина.
Иначе говоря, перед нами ситуация, весьма близкая к той, которая описана в