Отпуск Мегрэ - Жорж Сименон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Неужели?
– Тсс!
– Это вы мне писали?
– Правила не позволяют…
– Но хотя бы в город вы можете выйти? Или этого правила тоже не позволяют?
Это уже выглядело богохульством.
– Послушайте, сестра…
– Я вас умоляю, месье номер шесть…
– Вы же знаете, чего я от вас хочу.
– Тише!.. Пожалуйста…
И она, сложив руки на груди, шагнула вперед, заставляя его отступить. И тут же заговорила громче, с явным намерением сделать так, чтобы ее услышала сестра Альдегонда:
– Уверяю, что вашей милой больной всего хватает, а ее душевное состояние превосходно…
Настаивать не было никакого смысла. Мегрэ уже ступил на лестницу, попав в поле зрения сестры Аурелии.
Не оставалось ничего иного, как спуститься.
– До свидания, месье номер шесть, – прозвучал слащавый голос из окошечка. – Вы завтра позвоните?
Вид у него был, как у огромного парня среди маленьких девчушек, которые затеяли с ним игру. Маленькие девочки всех возрастов, включая мадемуазель Ринкэ, Бог знает почему! И даже мадам Мегрэ попала в эту компанию.
Зачем же было писать, если эта монашенка не могла с ним переговорить? В течение десяти минут он пытался начать разговор с Мари-Анжеликой. Тоже лицемерка порядочная. Каким ведь безмятежным голоском проворковала: «Уверяю, что вашей милой больной всего хватает…»
А та другая, из пятнадцатой палаты? Тоже была «милая больная»?
Он шел по улице, не скрываясь в тени, шел прямо под палящим солнцем. Постепенно успокаиваясь, он даже посмеялся над собой!
Бедная сестра Мари-Анжелика! В общем-то она сделала все, что смогла. Даже проявила смелость и инициативу. То, что в другом месте выглядело бы совершенно банально, здесь приобретало вид настоящего геройского поступка. Не ее вина, что Мегрэ прибыл слишком поздно, а девица Годро умерла слишком рано.
Что же теперь он мог поделать? Вернуться в клинику, встретиться с сестрой-настоятельницей и сказать ей:
«Мне необходимо переговорить с сестрой Мари-Анжеликой?!»
Под каким предлогом? Во что он вмешивается? Здесь ведь он не знаменитый комиссар Мегрэ из уголовной полиции, а просто обыкновенный месье, под номером шесть…
Обратиться прямо к доктору Беллами? Но что ему сказать, Боже мой? Разве не сам доктор настоял на вскрытии своей родственницы?
Комиссар Мансюи вчера в разговоре с ним утверждал, что Лили Годро находилась в состоянии комы, не приходила в сознание. Так и умерла.
Еще один стаканчик белого вина. В настоящем бистро, где пьют и едят настоящие мужчины. В бистро, где в окна бьет настоящий солнечный свет, а не какой-то бледный, искусственный, как в клинике, от которого чувствуешь себя неуютно.
Что до записки, то он ее порвал. Потом отправился в пивную. Явится ли туда доктор Беллами играть в карты?
Впрочем, это его личное дело. Ведь часто, когда в доме покойник, женщины трагическими голосами говорят:
«Ах нет! Не настаивайте… я и кусочка не могу проглотить… Лучше бы я сама умерла…» А спустя некоторое время они с удовольствием поглощают десерт и кончают тем, что обмениваются различными кулинарными рецептами с родственницами.
А тот же доктор Беллами продолжает ходить играть в бридж.
Он и сейчас находился там, как и ежедневно. Неоднократно поглядывал на Мегрэ, и взгляд его был разумен и вопрошающ. Казалось, он говорил: «Я знаю, что вы интересуетесь мною, что пытаетесь меня понять. Но мне все равно».
Нет, ему было далеко не все равно. По мере того как шло время, комиссар в этом все более и более убеждался. Между ним и доктором все время существовала какая-то очень тонкая незримая связь.
Мегрэ уже давно привык к тому, что люди его узнавали, привык ловить на себе любопытные взгляды. Кое-кто осмеливался даже задавать ему более или менее дурацкие вопросы, вроде того: «В чем заключается ваш метод, комиссар?» А самые настырные даже говорили:
– На мой взгляд, комиссар, из вас получился бы настоящий бергсонианец.[1]
Некоторые из присутствующих, вроде Лурсо, смотрели на него просто как на комиссара уголовной полиции.
«Вы, который повидал стольких убийц…»
А еще были и такие, кто гордился тем, что может лично пожать руку человеку, портреты которого периодически печатают в газетах.
Но не таков был Беллами. Доктор смотрел на Мегрэ как на равного. Он, кажется, признавал, что они как бы принадлежат к одному классу, хотя и находятся в разных плоскостях.
Любопытство Беллами было каким-то сочувствующим и даже уважительным.
– Половина пятого, доктор, – подсказал один из партнеров.
– Да, верно. Я не забыл.
Он встал совершенно спокойно; бесстрастный, не испытывая никакого смущения от того, что обладает репутацией ревнивца.
Все так же спокойно направился к телефонной кабине. Сквозь стекло Мегрэ отчетливо видел его резкий профиль. У комиссара все больше крепло желание встретиться и поговорить с ним.
Но как к нему подойти? Вопрос столь же деликатен, как и при общении с добрыми сестрами. Может, когда доктор будет уходить, просто сказать: «Разрешите проводить вас?»
Слишком по-детски. По-детски выглядела бы и попытка встретиться с врачом под видом медицинской консультации.
Впрочем, Мегрэ ведь принадлежал к этой группе людей, играющих в карты, хотя и не входил в нее на равных.
Игроки привыкли видеть его сидящим на одном и том же месте. Иногда даже кто-нибудь из них ему показывал свои карты. Бывало, задавал вопрос: «Очень скучаете в Сабль?»
Но тем не менее он оставался для них посторонним, напоминая чем-то экстерна среди учащихся колледжа.
«Вашей жене лучше?» Кто же его спрашивал, пытался вспомнить Мегрэ, не доктор ли Беллами?
Комиссару уже противен был этот отпуск, выводящий его из равновесия и вызывающий некую смешную робость. Даже Мансюи, находящийся здесь в своей вотчине, мог в любой момент вернуться к себе в комиссариат.
А вот он из-за того, что умерла какая-то девица, а также из-за того, что некая добрая сестра с благочестивым личиком засунула ему в карман дурацкую записку, должен ходить кругами вокруг доктора Беллами, как бедный школьник вокруг богатенького ученика в классе.
– Гарсон, еще белого вина…
Ему больше не хотелось наблюдать за доктором. Это становилось слишком заметным и навязчивым. Может быть, доктор догадывается о его робости и втихомолку посмеивается над ним.
