Расшифрованная жизнь. Мой геном, моя жизнь - Крейг Вентер

Перед отправкой меня послали в учебный центр. Первые две недели месячного курса проходили на военно-морской базе десантных сил Литл-Крик, в Вирджиния-Бич. Там какой-то незадачливый офицер пытался скормить нам официальную версию. Пока он говорил, я доставал его разными неудобными вопросами. Хотя я сопротивлялся политической обработке и вначале отказывался от практических занятий с оружием, вскоре выяснилось, что я хороший стрелок, и потом я с удовольствием стрелял по мишеням. Может, это было и хорошо. Мне сказали, что во Вьетнаме большинство санитаров вооружены до зубов, и гораздо лучше, чем солдаты.

В последнюю неделю подготовки нас разделили на команды и выбросили в болоте без еды. Пытаясь уйти от преследования солдат, вооруженных реальными боевыми патронами, мы должны были полагаться лишь на приемы выживания, которым нас обучили. Если нас поймают, всю оставшуюся часть недели мы проведем в лагере для военнопленных. Один парень из моей команды, южанин, умел есть кормовую капусту, из которой в основном и состояла наша диета, не считая земляники и чая из кореньев. Некоторые ели лягушек и болотных рыбешек. Как-то мы выжили.

Моя команда была единственной, долго не попадавшей в плен. Когда мы все-таки сдались, нам стали угрожать и запугивать, а потом отвели в лагерь для военнопленных, где члены других команд уже подверглись различным унижениям. Мы нашли их сидящими на корточках в нижнем белье в грязи и слякоти. Я вырос в Калифорнии, где проживало мало представителей национальных меньшинств, и был весьма далек от движения за гражданские права и от идеологии «Власть черным». Но я был потрясен, увидев, что все рассказы о белых южанах – правда. С чернокожими они обращались особенно жестоко. Одного из них ударили прикладом винтовки. Я вызвался обработать его рану на голове, которая сильно кровоточила. Когда на меня не обратили никакого внимания, я потребовал, чтобы мне дали возможность оказать ему помощь. Меня тоже ударили винтовкой и вместе с моим «пациентом» посадили в камеру. Вернувшись в основной лагерь, я подал протестный рапорт.

Начальник лагеря вызвал меня перед окончанием занятий. Он изо всех сил старался объяснить мне, что чернокожих необходимо подвергать такому жестокому обращению, якобы для подготовки их к тому, что будет происходить во Вьетнаме, если они попадут в плен: им будут промывать мозги, пытать или даже убивать. После чего мне предоставили на выбор, что было типично для военной юстиции того времени: снять свою жалобу и закончить курс подготовки на следующий день или задержаться в лагере для военнопленных с гарантией «особого отношения», пока я не соглашусь с требованиями начальства. Я был вынужден сдаться и забрать свой протест. (Через несколько лет, после расследования, проведенного конгрессом в связи с насилием в отношении солдат, этот лагерь был закрыт.) Теперь ничто не могло уберечь меня от службы в стране, вождь которой Хо Ши Мин сказал французам: «Вы можете убить десять моих людей за каждого убитого мной вашего человека, но даже в этом случае вы проиграете, а я выиграю». Во Вьетнаме я узнал намного больше о мимолетности человеческой жизни, чем хотел бы…

Я хотел бежать. Я был полон решимости бежать прочь и от живых, и от мертвых, и от умирающих, – от всех, кто хотел жить, но не мог. От калек с ампутированными конечностями, которые выживут, хотя хотели бы умереть. От тяжелораненых, которые сами не знали, живые они или мертвые. От бесконечного потока изувеченных тел, вывезенных из джунглей для оказания им срочной медицинской помощи, от рисовых полей, испещренных следами взорванных бомб, и деревушек с крытыми соломой глиняными домишками, лежащими в руинах. Я думал о письме моей подруги Кэти, начинавшемся со стандартных слов «Дорогой Джон»: она больше не могла ничего слышать об ужасных вещах, которые мне пришлось повидать, и не хотела знать, что я чувствовал. Теперь все, что я был в состоянии ощущать, – это волны теплого моря на Китайском пляже. Через пять месяцев службы во Вьетнаме я окончательно решил уплыть подальше от этого дерьма, от этого безумия и ужаса.

Мой план состоял в том, чтобы плыть, пока есть силы, до изнеможения, а затем погрузиться в темные воды и впасть в забытье. Это будет нелегко, потому что я был хорошим пловцом и находился в отличной форме. Примерно в полутора километрах от берега я увидел, как неподалеку от меня из воды выпрыгивали ядовитые морские змеи, и засомневался, правильно ли поступаю. Но я все еще продолжал плыть вперед в изумрудно-зеленых волнах – до тех пор, пока буквально не столкнулся с реальностью, когда рядом появилась акула и начала меня подталкивать и покусывать, как бы проверяя, готов ли я сыграть с ней в игру «кто кого». Я поплыл медленнее и с меньшей решимостью. Через некоторое время я перестал плыть и огляделся вокруг. Все было в дымке, и я уже не видел берега. На мгновение я разозлился на эту акулу за то, что она нарушила мои планы. Затем меня охватил ужас. Какого черта я делаю? Все мысли о смерти мгновенно испарились. Я хотел жить – больше, чем когда-либо, от рождения до моих тогдашних 21 года.

Я развернулся и поплыл к берегу в состоянии паники, исключительно за счет адреналина. Мне было страшно, как никогда в жизни, но я боялся не столько акул и ядовитых змей, а того, что не смогу доплыть до берега из-за своего глупого желания умереть, понадеявшись таким образом найти легкий выход и избавиться от жестокости вьетнамской войны и одиночества.

Путь назад к берегу длился, казалось, целую вечность; я не мог поверить, что заплыл так далеко, и стал даже сомневаться, в правильном ли направлении двигаюсь. Я думал только о том, как сильно хочу жить и какой я глупец. Наконец я поймал волну и понял, что у меня есть шанс добраться до берега. И вот я почувствовал под ногами песчаное дно. Я проплыл еще метр, затем побежал вперед по отмели и рухнул на берег.