Угли войны - Гарет Л. Пауэлл

Торговый пост был большим одноэтажным сооружением из бамбука и ржавой жести. Внутри бо́льшую часть места занимал прилавок, за которым виднелись полки с консервами, бутилированной водой и всякой полезной в джунглях всячиной. Остальную часть отдали столам и стульям. Древний музыкальный автомат торчал у дальней стены – вроде алтаря забытой цивилизации. Ленивый вентилятор под потолком почти не тревожил густого горячего воздуха.

Агент Петрушка сидела за угловым столиком, в гражданской одежде. Увидев меня в дверях, встрепенулась:

– Привет.

Я растопырил руки, показывая, что пришел без оружия:

– Не собираюсь тебя убивать.

– Ничего такого я и не думала, – парировала она, позволив себе расслабиться.

Я пододвинул стул и снисходительно улыбнулся:

– Мы утром потеряли самолет над южной границей. Ваши сбили, надо полагать?

– Вряд ли.

Работая на внешников, она мониторила наши маленькие тайные операции и потому спросила:

– Кто пилот?

– Гаррис.

– Ну, вот тебе и ответ. Он вчера здесь до зари просидел, набирался бурбоном и курил барракудову травку.

– Не врешь?

Она со скукой пожала плечами:

– Новые невидимки у вас хороши. Я вчера и не подозревала, что кто-то из ваших в воздухе, пока не увидела столб дыма над местом крушения.

Я дал знак бармену, он принес кувшин пива и пару чистых стаканов.

– Ну, тогда ладно.

Стены вздрогнули – еще один грузовик тяжело оторвался от полосы, унося еду и патроны для мятежников в горах. Мы послушали, как звук моторов понемногу сливается с вечерним хором джунглей.

Окутанные туманами горы и в хорошие дни грозили ловушками. Если Гаррис вел самолет усталым или под кайфом, он вполне мог влететь в землю или столкнуться с одним из этих здоровенных скатов. Такое случалось и с другими пилотами при схожих обстоятельствах. Все они гражданские, по контракту работающие в зоне боевых действий. Не привыкли летать под пулями, на бреющем над сложным рельефом. Когда их достает стресс – а рано или поздно он достает всех, – они откупаются от контракта или кончают, как Гаррис.

Я налил пива из кувшина.

Оружие мятежники распечатывали себе сами, но на боеприпасы и медицину, потребную для военной кампании, у них не хватало ни мощностей, ни времени. Так что раз в неделю по окраине системы проходил грузовой корабль Конгломерата, выбрасывал капсулу по медленной баллистической траектории, которая оканчивалась спуском на парашюте в океан в нескольких километрах от дельты. Там местные рыбаки вылавливали ничейные безымянные ящики и доставляли сюда, на эту авиабазу, а здесь их грузили в самолеты и снова сбрасывали, на сей раз в горах.

В первые дни я мотался по точкам сброса, налаживал связи с вождями повстанцев, обговаривал условия помощи, торговался. А потом сделал ошибку – высадился на окраине деревушки, недавно «освобожденной» мятежниками. В грузном предвечернем воздухе еще колыхался белый дым. Кроме него, ничего там не двигалось. Бо́льшая часть местных погибла в сожженных хижинах. Их останки лежали среди почерневших кольев в тлеющих углях прежних жилищ. Около дюжины деревенских пережили пожар – их привязали к столбам на площади. Одних пристрелили, других выпотрошили, их кишки вывалились в пыль под ногами. Трупы обвисли на отсыревших веревках, свесили головы. По расположению столбов – более или менее полукругом – я догадался, что перед смертью их заставили смотреть, как одну за другой насаживают на длинный бамбуковый кол их домашнюю скотину. Когда скотина кончилась, мятежники вырубили другой кол и принялись насаживать на него детей, начав с мальчика лет тринадцати, а потом подбирая по возрасту от старших к младшим…

У меня дернулся левый глаз. С тех пор я не бывал в горах. Я откашлялся, вытесняя из головы воспоминание.

– От твоего начальства есть что-нибудь новенькое?

Петрушка улыбнулась, потерла большим пальцем запотевшее стекло и ответила:

– С прошлой недели ничего. А от твоих есть вести?

– Только что получил.

– И?..

Стакан у нее опустел. Она потянулась к ручке кувшина через стол. Я оглядел комнату. Кроме бармена, только мы с ней.

– И… у меня новое назначение.

– Да уж пора бы, – ухмыльнулась она, налила себе и потянула губами пену с края стакана. – Ты здесь совсем закис.

Это было сказано с улыбкой, но я понимал, что она права. Я понимал это уже восемнадцать долгих неприятных месяцев.

С той минуты, как вошел в ту деревню.

– Я иду, куда пошлют.

Это даже на мой слух звучало неуклюже.

Она подняла бровь:

– И делаешь, что прикажут, послушный солдатик?

Левый глаз у меня снова задергался. В голове собиралась гроза. Я выпрямился на стуле:

– Не думаю, что у тебя по-другому.

Мы оба как агенты миновали лучшую пору – это сходство, среди всего прочего, и свело нас с ней.

Мы оба были ветеранами. Я проработал на разведку Конгломерата почти двенадцать лет; она отслужила агентом внешников десять. В двадцать пять внедренные в череп имплантаты придавали мне чувство уверенности и особости, а теперь, в мои тридцать семь, превратились в анахронизм. Прямое подключение признали вроде как вне закона. Когда я только начинал, капитаны в Конгломерате неразрывно подключались к своим кораблям; теперь все шло через голосовую связь. Инвазивные нейромодификации ушли в прошлое, а неприкосновенность черепа вновь объявили святая святых – во всяком случае, в границах Общности. За все группировки и виды Множественности я бы, конечно, не поручился: среди них попадались такие, в которых от машины было больше, чем от организма.

Значительная часть проводки у меня в голове вышла из употребления, но встроена была так прочно, что без фатальных осложнений не удалишь.

Петрушка стрельнула глазами влево, покусала нижнюю губу:

– У нас, Внешних, все немножко иначе: мы не получаем приказы, а просим о назначениях.

– То есть ты сюда сама напросилась?

Она плашмя положила на стол одну ладонь, накрыла ее другой. Я заметил у нее над верхней губой бусинки пота.

– Что тебе сказать? Я мазохистка.

Я был достаточно знаком с Лаурой Петрушкой, чтобы знать: это не так. Я читал ее досье – так же как она наверняка читала мое. В университете она специализировалась на политической и экономической теории, блистала в стрельбе из лука, фехтовании и шахматах. На третьем году студенчества один из лекторов завербовал ее в разведку, и с окончания курса Петрушка трудилась для тайной дипломатии.

Она не собиралась становиться шпионом. И это у нас тоже было общее.

Я, в отличие от большинства оперативников разведки Конгломерата, не служил в войсках. Я был захолустным копом, гонял уголовников по грязным норам обветшалых подводных городов Европы. И впутался куда не следовало: заурядное уличное убийство вывело на комиссара полиции – после чего меня стали бить, и били жестоко. Три сломанных ребра, раздробленная коленная чашечка, четыре сломанных пальца. Через пару дней двое штатских чинов вытащили меня из жалкой больнички, в которую спихнули копы – мои бывшие коллеги, – и спросили, не хочу ли я заняться настоящим делом.