Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 2. В ожидании чуда - Финн-Оле Хайнрих

Там он теперь хранит ящики с пивом и пустые бутылки, макулатуру и зимние куртки.

По этим его следам я читаю так же легко, как и по мусору. Но чтоб он был счастлив — такого не видно. Состояние Мауляндии — отражение его характера: замусоренная, неубранная, затхлая.

Письма из лучших времён могут быть только в спальне. В огромном старом деревянном шкафу или под кроватью. Искать в других местах смысла нет. Осторожно кладу руку на дверную ручку, медленно-медленно нажимаю на неё. Редкий случай, когда мне страшно: а вдруг Тот Человек всё-таки лежит в кровати и спит, а я его разбужу, и он меня увидит — при том что я сама наблюдала, как десять минут назад он выходил из дома. Из-за приоткрытой двери бросаю взгляд в спальню: она пуста. А это что такое висит над кроватью? Моё письмо с угрозами? Точно, оно! Пусть, пусть усвоит как следует, что там написано:

Поворачиваю маленький ключ в дверце шкафа, слегка приподнимая её, иначе не откроется. Петли повизгивают, как усталые кошки. Шкаф тоже пуст. Вообще-то он был по большей части мамин, и почти все вещи мы из него забрали. Обнаруживаю только горстку леденцов от кашля, стаканчик с наполовину съеденным маулиновым йогуртом, ложкой и плесенью и две пары чистых мужских носков.

Ещё раз взглядываю на кровать. Она не убрана. Касаюсь одеяла — и тут меня без предупреждения накрывает: вдруг вижу себя в такое же утро девять или десять лет назад. Маленькая Маулина, заспанная, спотыкающаяся, в полусне пробирается по королевству. Я стою замёрзшая на кухне перед балконной дверью и с изумлением рассматриваю цветы-узоры на стёклах, изо рта клубами пар — королевский мороз. Через какое-то время совсем коченею и оглядываюсь в поисках чего-нибудь согревающего. На кухне ничего такого нет, только маленькая зебра посреди дивана. Я хватаю её, прижимаю к себе, и мы вместе мчимся в спальню, где в восхитительно тёплой пещере лежат мама и Тот Человек — между пальцев ощущаю колючее белое одеяло Того Человека, оно раскаляется чуть не докрасна, когда он спит. Заползаю в одеяльную пещеру, укрываюсь с головой. Прижимаю свои малюсенькие ледяные ножки к волосатым тёплым-претёплым ножищам Того Человека.

Он рычит и на полсекунды открывает один глаз, узнаёт меня, приподнимает ногу и зажимает мои ступни у себя между коленками, как тесто в вафельнице. Пахнет кожей, потом и сном. Тут, рядом с Тем Человеком, изумительно тепло, это самое тёплое место во всём королевстве. Он согревает нас, зебру и меня, совершенно между делом, даже не замечая этого, только чмокает сухими губами и подёргивает себя за чёрные волосики на ногах.

Это мой отец — худой человек в пёстрых трусах. Он не очень-то силён, зато умеет замечательно рассказывать анекдоты. С другой стороны от Того Человека лежит мама. Я положила голову на зебру, как на подушку, и под тяжёлым одеялом зазвучал трёхголосный хор: я выводила мелодии в такт их вдохам и выдохам, наши дыхания сходились и расходились, но не теряли гармонии. Вот так это было. Всё это у нас было когда-то, давным-давно.

Выпускаю из пальцев одеяло, делаю глубокий вдох.

Где, где эти чёртовы письма моих родителей?

Вскакиваю, выбегаю из спальни: надо всё просканировать, ничего не упустить. Коридор, ванная, кухня. Где ж они только могут быть? Их нет ни в кухонных шкафчиках, ни за зеркалом в ванной, ни под сине-белым диваном, на который я в конце концов падаю без сил. Прямо рядом с зеброй, которая смирно сидит на подлокотнике и спокойно смотрит на заваленный хламом стол. Чувствую, как чешется в сгибах локтей, как нарастает жар и по затылку мурашками крадётся Мяв, но, если он сейчас из меня вырвется, если бутылки разобьются и йогурты шмякнутся об стену, если всё полетит вверх тормашками, Тот Человек догадается, что я была здесь. Так что лучше взять себя в руки.

Встаю и делаю шаг к двери, но тут сзади раздаётся какой-то шорох. Оборачиваюсь — ничего. Поворачиваю голову обратно и краем глаза замечаю, как зебра мне подмигивает. Правда!

— Ну-ка, ещё разок, — говорю я. Голос в пустой кухне звучит странно и как-то неприятно. Я что, сама с собой уже разговариваю? Наклоняюсь, заглядываю зебре в глаза: — Ты мне это брось.

И легонько тыкаю её пальцем.

В следующее мгновение зебра уже у меня в руках, я крепко прижимаю её к себе, и мы вместе мчимся по коридору. Прочь отсюда! Галопом!

Первое, что я чувствую, вернувшись домой, — запах супа. Людмила ещё здесь. С чего бы это? Она ведь всегда бывает у нас только до обеда. Людмила выходит из кухни с озабоченным видом.

— Что такое? — спрашиваю.

Она пожимает плечами. Смотрит в пол.

— Мама. Упала, — говорит она. — Переоценила свои силы…

Иду в мамину комнату. Она лежит в постели и дремлет. Увидев меня сквозь полуприкрытые веки, медленно возвращается в реальность. Открыть глаза у неё получается с трудом; видно, как движутся глазные яблоки.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Всё хорошо, — говорит мама тихо. — Ничего не случилось!

И в подтверждение показывает большой палец.

— Всё отлично, — шепчет она, — только устала очень…

— Мама, — говорю я. — Что. Случилось.

— Мне сегодня многое удалось, — голос еле слышен.

— В смысле? Выйти на улицу и лечь на тротуаре? Изобразить инвалидку?

Мама слабо ухмыляется. Иногда она так развлекается: медленно-медленно переходит улицу, опираясь на палку, — испытывает терпение водителей. Но они ведут себя безупречно и всегда спокойно ждут. Ей ещё ни разу никто не сигналил.

— Не совсем, — говорит она. — Утром написала письмо и понесла его в почтовый ящик.

Четыреста двенадцать метров, прикидываю я. Вполне себе расстояние.

— Зачем? — спрашиваю.

— Я себя хорошо чувствовала, — отвечает она. — И день такой хороший, хотела птиц увидеть и чтобы солнышко в лицо.

Качаю головой:

— Это ж слишком далеко.

Она кивает:

— Немножко. Метров сто лишних. Там ещё лёгкий подъём у главной улицы. Раньше я его и не замечала, а сегодня он оказался каким-то непреодолимым. Я свою хитрость применяла — ну, ты знаешь: смотреть вниз, на ноги, и приговаривать: «Раз! Два! Туфли надень-ка! Как тебе не стыдно спать!» Так и ползла, шаг за шагом.