Как Китай стал капиталистическим - Нин Ван

Меры по децентрализации дали неожиданный эффект: Мао получил возможность обращаться к провинциальным органам власти напрямую, минуя бюрократов в столичных министерствах. Местные власти в Шанхае, Оычуани и Хубэе оказались особо восприимчивы к идеям и политике «великого кормчего». В то же время органы местного управления, получив право самостоятельно распоряжаться экономикой на местах, лишь в незначительной степени несли ответственность за последствия принятых ими решений. Притом что Мао призывал к скорейшему развитию экономики, местные власти получили хорошие возможности для «большого скачка вперед».

В ретроспективе «большой скачок» предстает как рукотворная трагедия[49], которая отнюдь не грянула как гром среди ясного неба. За редким исключением (в качестве примера можно привести Чэнь Юня) китайские руководители, особенно в первое время, не в меньшей степени, чем Мао, зажглись идеей «большого скачка» (Во Tibo 1997: 478–510). Мао был страстным реформатором и неустрашимым генералом, и предложенный им курс обрел многочисленных сторонников и значительную – сверх ожидания – поддержку среди управленцев, получивших должности в результате проведенной «великим кормчим» децентрализации.

Китайское руководство, и в первую очередь Мао, с радостным удивлением наблюдало за успехами экономики после образования КНР. Мао и его соратники видели, как быстро восстанавливается народное хозяйство и как плавно страна переходит к социализму – вопреки участию в Корейской войне и полному отсутствию опыта в сфере экономического управления. Успех придал им смелости; излишняя самонадеянность подтолкнула к выводу о том, что единственная преграда на пути к дальнейшим достижениям – это скудость воображения. 27 августа 1958 года People's Daily [ «Жэньминь Жибао»] опубликовала статью «Земля отдаст столько зерна, сколько мы осмелимся взять». Заголовок быстро превратился в популярный лозунг; его использовали по всему Китаю, чтобы мотивировать крестьян, как будто не было страшного закона об изъятии у них добавочного продукта[50].

Крестьян призывали совершить прыжок в коммунизм. О завершением коллективизации китайское руководство сочло, что коммунистическая утопия близка к воплощению, осталось только убедить в этом крестьянство. Сельские кооперативы постепенно уступили место коммунам, способным, как считалось, обеспечить быстрый переход к коммунизму. У крестьянских хозяйств изымали все имущество и передавали в общее пользование. В 1958 году повсюду в Китае стали появляться общественные столовые – блестящая идея, имевшая самые пагубные последствия (Luo Pinghan 2001). Эти столовые должны были сэкономить крестьянам время на обработку земли и облегчить координацию сельскохозяйственных работ, однако их провозгласили прообразом коммунизма. Зерно больше не распределяли по домохозяйствам, а передавали все запасы в общественные столовые, где крестьянам разрешали есть в любое время и столько, сколько хочется. Неудивительно, что селяне объедались, словно в последний раз в жизни. Пусть ненадолго, общественная столовая стала для китайских крестьян символом коммунистического рая.

Привлекательность коммунизма и уверенность в его экономическом потенциале во многом подкреплялись тем, что осенью 1958-го местные власти прибегали к припискам, отчитываясь перед Пекином о собранном урожае (Ibid., 61–65). В условиях децентрализации управления и при отсутствии должного контроля местные администрации наперегонки фабриковали фальшивые отчеты. Одна за другой они рапортовали о рекордных урожаях зерна. 18 сентября 1958 года «Жэньминь Жибао» сообщила, что средний урожай зерновых с одного му земли (660 кв. м) в провинции Гуанси составил 65 тысяч килограммов (реалистичная оценка – менее 500 килограммов)[51]. Во всех органах власти на местах знали правду, но мало кто решался нарушить «традицию». Чиновники считали, что докладывать Пекину надо ровно то, что там хотели услышать. Они боялись разочаровать столичные власти, чтобы не лишиться постов, – особенно после кампании против правых уклонистов. К тому времени эта компания уже уничтожила большую часть партийцев, способных выступить с критикой «большого скачка».

Вдобавок ко всему прочему все газеты и средства массовой информации находились под строгим контролем государства, а потому несогласные – если таковые еще оставались – не имели шанса высказаться. В то же время ввиду отсутствия независимых источников информации китайцы привыкли верить всему, что передавали подконтрольные государству СМИ. 16 июня 1958 года самый знаменитый и наиболее авторитетный китайский ученый Цянь Оюэсэнь опубликовал в газете China Youth («Чжунго Цинняньбао»] статью, в которой говорилось, что теоретически с одного му земли можно снимать до 25 тысяч килограммов риса или пшеницы, поскольку растения усваивают 30 % получаемой ими солнечной энергии[52]. Статья особо не обсуждалась, и Мао Цзэдун воспринял ее как теоретическое доказательство целесообразности «большого скачка» в сельском хозяйстве.

Строго контролируемые СМИ замалчивали иные точки зрения, так что Пекин пал жертвой собственного вмешательства в дела печати. Министерство сельского хозяйства, наивно принимая на веру поступавшие с мест сообщения о необычайно высоких урожаях, выступило с прогнозом, согласно которому производство зерновых в 1958 году должно было повыситься почти на 70 %. Мао Цзэдун вместе с другими представителями центрального аппарата поверил, что пора задуматься о хранении и реализации избытков зерна (Sun Jian 1992: 244). Неудивительно, что в 1958 году у крестьян изъяли больше зерна, чем раньше, а в 1959-м – еще больше. Экспорт зерновых вырос с 1,93 миллиона тонн в 1957 году до 2,66 миллиона в 1958-м, 4,16 миллиона в 1959-м и 2,65 миллиона в 1960-м – прежде чем в 1961 году Китай перешел к импорту. В 1959 году Мао объявил, что производство зерновых в Китае достигло 375 миллионов тонн, однако в действительности было собрано около 170 миллионов (Ibid.). Как это ни абсурдно, Китай агрессивно наращивал экспорт зерна в то самое время, когда миллионы крестьян умирали от голода.

Еще одним трагическим обстоятельством стало движение за повсеместную выплавку стали в кустарных доменных печах – пожалуй, самое памятное начинание эпохи «большого скачка», которое привело к резкому сокращению производства зерновых, а следовательно, к росту смертности в пораженных голодом местностях. В ноябре 1957 года Мао отправился в Москву во второй и последний раз, чтобы принять участие в празднованиях, посвященных 40-летию Великой Октябрьской революции. Лидеры всех социалистических стран с огромным почтением относились к Мао – самому старшему, самому харизматичному из коммунистических вождей. Даже официальный хозяин торжества, Н.О. Хрущев, которого нельзя было упрекнуть в излишней скромности, демонстрировал уважение к китайскому гостю. Однако Мао стеснялся и даже стыдился отсталости китайской экономики, ее аграрного характера. Китай был бы политическим гигантом, если бы с экономической точки зрения не оставался карликом. Требовалось предпринять срочные шаги, чтобы экономика страны дотянулась до ее политического статуса. В те времена уровень производства стали считали надежным показателем индустриализации. И после того как Хрущев заявил, что через 15 лет ОООР обгонит Соединенные Штаты по выплавке стали, Мао возвестил в своей речи, что через 15 лет Китай будет производить больше стали, чем Великобритания – вторая по величине капиталистическая экономика (Во Tibo 1997: 466–489; Lin Tunhui 2008: 12).