Сыскная одиссея - Иван Погонин

Поуговаривав надзирателя еще минут десять, Добронравов досадливо махнул рукой и пошел на выход, оставив узелок на столе.

Заметив это, Тараканов ринулся было догонять купца, но остановился.

«Пожалуй, гуся-то можно оставить. Да и стерлядку. Мать ушицы приготовит. А то ведь я праздник и не отметил. А как поправлюсь, пойду в номера к Добронравову и отдам ему деньгами чего следует».

— Мама!

— Чего, сынок?

— Там на столе провизия. Не сделаете ли вы ушицы?

— Конечно сделаю. И уху сварю, и гуся пожарю! Радость-то какая! Эх, отец не дожил, а то как бы был рад, сам-то и не мечтал о таком почете!

Мать села на табуретку у кровати и заплакала.

— Мама, мне мундир надо пошить и шинель, форма-то другая у надзирателя. Есть ли деньги?

— Ради такого дела поищем, перехватим у кого. Дорого ли?

— За все рублей сто придется отдать.

Мать аж ахнула.

— Сто! Уж очень дорого.

— Старую шинель можно продать. Да и форменную сюртучную пару. Я даже знаю кому. Никодимова в канцелярские служители произвели, а мы с ним одной комплекции. Я думаю, рублей двадцать пять он даст.

— Все равно дорого!

Когда из кухни начали раздаваться соблазнительные запахи, в комнату к больному зашел Кудревич. Из одного кармана шинели он вынул бутылку «Фин-шампаня», из другого — огромное антоновское яблоко.

— Я хоть и не доктор, но лекарство вам принес, — весело сказал он, садясь на табурет. — Есть ли нож у вас и штопор?

— Матушка спиртное не приветствует…

— Не пьянства ради, а здоровья для можно. Екатерина Сафоновна! — крикнул Кудревич в кухню. — Можно вашему сыну рюмочку коньячку для здоровья? Врачи рекомендуют.

— Ну коль врачи, то можно. Но только одну. Да вы погодите, я на стол соберу. — Мать зашла в комнату, вытирая руки о передник.

— Не утруждайте себя, я ненадолго, мне сегодня дежурить и через полчаса надо быть на рапорте у исправника. А вот за приборы буду признателен.

Мать принесла рюмки, нож, штопор и блюдечко с тонко нарезанным салом.

— Уж не обессудьте, на скорую руку.

— Прошу и вас с нами.

— Что вы, что вы, я совсем не пью. Ну а вы не стесняйтесь. Может, самоварчик?

— С радостью, но недосуг.

Мать ушла, а Кудревич налил две рюмки. Коллеги чокнулись. Коньяк оказался превосходным.

— Вот я что вам скажу, коллега. Неправильно вы службу начинаете.

Тараканов повесил голову.

— Я сам все время об этом думаю. Сказал же мне охранник знак подать, а я… Ведь очевидно же все было, а я не связал появление на платформе Волкова и «экс».

— Вы, простите, сейчас о чем?

— Как же? О задержании.

— А… Ну об этом отдельно поговорим, завтра я с утра свободен и специально к вам приду. А сейчас я про другое. Вы зачем хороших людей обижаете?

— Кого?

— Да всех купцов города. Люди от чистого сердца с праздником вас хотели поздравить. А вы? Гордыня — смертный грех.

— Да при чем здесь гордыня? Брать деньги с обывателей — противузаконно. За это статья есть в Уложении.

— Господи! Какая статья? Вы юрист? Статьи у нас есть за мздоимство и за лихоимство, а за получение подарков статьи нету!

— Это не подарок.

— А что?

— Витольд Константинович! Неужели вы не понимаете? Ну, хорошо, возьму я деньги. А дальше что? Пойду я через месяц к Добронравову с проверкой соблюдения обязательного постановления о времени закрытия ресторана. А он после часу ночи открыт. Нарушение? Нарушение! Я на него протокол, а он мне про сто рублей напомнит.

— Ну, во-первых, это уж и не такое большое нарушение. Подумаешь, ресторан не вовремя закрыл! А если гости закутили? Если они веселиться хотят? И при этом ведут себя благородно, морды и посуду не бьют, голыми на улицу не выскакивают, никому не мешают, никто на них не жалуется? Что будет плохого, если люди лишний часик винца попьют, а Добронравов лишнюю синенькую заработает?

— Но закон, обязательное постановление!

— Осип Григорьевич, не в упрек вам будет сказано. Молоды вы. Опыта у вас нет. И потом — кто сказал, что Добронравов вам про сегодняшнюю «катю» напомнит? Это — традиция, обычай, сродни, ну я не знаю… Сродни купанию на Крещение в проруби. Идет из глубины веков! Вам известно, что Николай Первый каждое Рождество и Пасху квартальному надзирателю того квартала, где Зимний находится, по триста рублей высылал? Император!

— Да это анекдот.

— Никакой это не анекдот, а исторический факт. А не будете соблюдать традицию — не наладите с людьми отношений. А купечество — наша надежда и опора. Тот же Добронравов — гласный городской думы, благотворитель известный. Он и полицейскому управлению помогает — вот, в прошлом году кредита казенного не хватило, так он на канцелярию двести рублей выделил. В этом году машинку печатную обещал купить. А вы ему — от ворот поворот. В общем, вот. — Помощник исправника достал из кармана сюртука уже виденный Таракановым конверт. — Вот вам сотня, и не смейте отказываться.

— Возьми, сынок, — мать стояла на пороге комнаты, — как раз на обмундировку. А то денег-то у нас совсем нет. Все, что было накоплено, на дохторов ушло да на лекарства.

На следующее утро Тараканов чувствовал себя уже совсем хорошо. Штольц его внимательно выслушал, посмотрел язык, измерил температуру.

— Здоров. Вот только на службу выходить я бы не торопился. Побудьте дома еще пару дней, чтобы избежать возвращения болезни. Простуда чревата осложнениями, если ее не долечить.

Решено было приступить к исполнению обязанностей с понедельника.

В час пришел Кудревич.

Тараканов уже не лежал в постели, а сидел в халате в гостиной и читал газету.

— Ну вот теперь вижу, что молодец, совсем молодец. — Помощник исправника принес с собой в дом морозную свежесть. Щеки у него были красные, усы заиндевевшие. Глядя на него, хотелось выйти на улицу, взять санки и покататься с горки, как в детстве.

В этот раз Кудревич от обеда не отказался, с аппетитом откушал щей, съел большую тарелку каши с говядиной, выпил компоту из сушеной малины и сделал маменьке такой заковыристый комплимент, что та зарделась, махнула на гостя рукой и ушла в кухню.

— Вы как, Осип Григорьевич, после обеда спите?

— Нет. У нас в семье не заведено это почему-то.

— А я, признаться, люблю в эту пору часок-другой Морфею посвятить. Но сегодня свой обычай нарушу. Давайте о деле поговорим.

— Я только и жду этого разговора.