Сквозь огонь - Евгения Овчинникова

Я взяла оленька поперек туловища, прижала раной к футболке. Ее ноги и голова безжизненно свесились. Так, под молчаливыми взглядами соседей, под звуки работающих телевизоров, мы поднялись в мою квартиру.

Вера положила ружье в распотрошенную коробку, потом пошла к выходу. Я хотела попросить ее остаться, но поняла, что она идет за патронами. Вера спустилась вниз, подобрала их, потом бросила в коробку с ружьем и задвинула ее обратно под диван.

– Ты совсем с катушек съехала? – спросила она.

Я не нашлась что ответить.

Мы положили кабаргу в ванну. Она лежала, склонив голову в лужицу в ржавой выемке.

Я ждала наказания за стрельбу во дворе, но пришедший вечером участковый нарвался на отца.

– Говорю тебе, эти бакланы сами виноваты, – говорил отец, сверкая наколками на руках и груди. – Я б им по чану надавал. Начальник, выпиши штраф да иди своей дорогой.

Милиционер, тоже одуревший от жары и дыма, в расстегнутой рубашке, взглянул на меня, на лежавшую в ванне кабаргу, спросил:

– Правила хранения оружия почему нарушаем? Сейф где?

– Да вот он, – ответил отец, указывая в угол, где стоял сейф, накрытый вязаной салфеткой.

Участковый раздраженно фыркнул:

– Ружье в сейф. Несовершеннолетней, – он метнул в меня взгляд, – кода не давать. Через две недели приду, проверю. Будете нарушать – оштрафую!

И просто так, без штрафа, вышел из квартиры.

– Вот так, – сказал отец, захлопывая за ним дверь.

Дома, с нами, он говорил нормально. Наколки, ощеренные зубы и блатной жаргон были для устрашения чужаков.

Отец всегда просил прощения у мертвой дичи, как какой-нибудь амурский абориген. Он и вправду жалел каждую убитую птицу.

Отец учил меня стрелять и иногда брал с собой в тайгу.

– Что, Сашка, не пришлось тебе зверя на охоте добыть? – спросил он, глядя на оленька в ванне. Глаза его слезились, и я снова не понимала, от дыма или от жалости к погибшей кабарге.

Отец припарковался прямо у подъезда. Я посмотрела в Верино окно – привычка никуда не делась за девятнадцать лет. Почерневшие рамы просят покраски. А занавески другие, раньше висел узорчатый тюль. Во дворе – новая детская площадка, подарок депутата, сказал отец, но асфальт все такой же разбитый.

Мы поднялись в квартиру. Свежий ремонт, ничто не напоминает прошлой обстановки. Из моей бывшей комнаты исчезли тахта и письменный стол, постеры с Ди Каприо и Backstreet boys. Она стала стерильной и безликой: кровать, тумбочка со светильником, шкаф. Теперь здесь была спальня отца.

– Я в зале буду, – сказал он. – Живи в своей комнате.

Отец лег на диван в зале и тут же уснул. Я приняла душ и тоже легла, в Петербурге как раз наступила ночь. Посмотрела на светлеющее небо, закрыла глаза.

Бух! – хлопнула входная дверь, и я подскочила на кровати.

В квартире тихо. Три часа дня.

Я выглянула в окно. От нашей пятиэтажки тянулись частные дома с огородами, за ними начинались сопки. Слева поднимался дым. Я открыла окно, высунулась по пояс. Горел один из стоявших позади дома мусорных баков, в небо несся уверенный серый столб. Немного в стороне группка подростков снимала видео. Воняло паленой пластмассой.

Завыла, приближаясь, пожарная сирена, и через минуту из-за угла выехала пожарная машина. Из нее выскочили два человека в форме и касках. Издалека роста они казались невысокого, а форма была велика обоим, поэтому выглядели они комично, а не героически. Пожарные раскрыли задние створки машины, вытянули оттуда шланг. Один побежал к баку, переключил рычаг, и из шланга долбанула струя. Ее сила заставила пожарного-лилипута отступить на несколько шагов, но он совладал со шлангом и стал заливать мусорный бак. Когда тот перестал дымить, он облил водой два других.

Подростки закричали «Браво!» и зааплодировали. Пожарный неожиданно повернулся к ним, повернул рычаг в режим распылителя и побрызгал над их головами. Они завизжали и с хохотом убежали.

Я закрыла окно, усмехнувшись, что нам за такое надавали бы по шее, а родители бы еще добавили.

Отца дома не было. Я рассмотрела обновленную квартиру. Блестели белые натяжные потолки, в них слабо отражалась обстановка комнат. В спальне на стене напротив кровати – фотообои, площадь святого Марка в Венеции. В зале на одной стене – тоже фотообои, изображающие тропический лес, а прямо на них – старое чучело, голова изюбра с рогами. Шерсть изюбра была порядком попорчена, в некоторых местах совсем осыпалась. Стеклянные глаза тускло смотрели прямо в душу. Отец рассказывал, что сам завалил этого изюбра, а друг потом изготовил чучело. Это случилось еще до моего рождения. А мне скоро тридцать пять. Стеклянный верх межкомнатных дверей украшен выпуклыми завитушками, цветочками и листиками.

В зале – богатая люстра со множеством подвесок; проходя под ней, я задевала нижнюю подвеску, и она звякала. В тщательности ремонта виделась женская рука: отец не стал бы подбирать бра в прихожей в тон обоям. Но в ванной в стаканчике с рыбками и морскими звездами стояла только его зубная щетка. Значит, живет он один. И кольцо до сих пор не снимает. Никогда не замечала в отце излишней романтичности.

В крошечной кухоньке на плите я нашла остывшую яичницу в закрытой крышкой сковородке. Три яйца, посыпанные сверху грубо нарезанным зеленым луком. В заварнике – спитой чай. Заварка нашлась на прежнем месте, в жестянке в верхнем ящике, на первой полке.

Пока закипал и заваривался чай, позвонила домой. Сначала Сергею (по-прежнему стоит жара, и он приедет, если я хочу), потом детям (сделали из шишек и пластилина белочку и волка). Фотки поделок они прислали мне по «Вотсапу». Рассматривая жутковатых зверей, я вышла прогуляться.

Гаражи во дворе снесли. Надо же, вчера не заметила. Вместо них – порядком истоптанный газон. К тому же неумело сделанный, определил мой опытный глаз. На нашей улице понастроили магазинчиков, они торчали бельмами с аляповатыми вывесками. Тополя подстрижены и покрашены известкой, машин стало больше. Вот, пожалуй, и все изменения.

От центральной площади шел проспект, по обе стороны усаженный пирамидальными тополями, на пешеходном переходе с него открывался лучший вид на сопку с телевышкой. Вершины тополей плавно переходили в зелень сопки, а дорога будто продолжалась почти до ее вершины – такой эффект создавался из-за пробритой на горе полосы горнолыжной трассы.

Я неторопливо дошла до центрального рынка. Там из одежных палаток выпирали грубо сделанные этажерки с обувью, тоже грубой, коричневого и черного цвета. Покупатели мерили одежду в самодельных кабинках, из которых все было видно. Лифчики примеряли по-старому: продавщица загораживала покупательницу простыней или тонким покрывалом.

Дальше шли продуктовые ряды. Продавали запрещенный в России глутамат натрия – белые кристаллы в пакете с китайскими иероглифами. Добавлять во все, где могут раствориться, чтобы усилить вкус. Соевое мясо кусками. Варить несколько минут, потом можно есть просто так, можно пожарить с луком и томатной пастой. Раньше его ели вместо обычного мяса, сейчас – по привычке, наверное. Корейский майонез, «милкис», соус чили, соевый соус, сухое корейское молоко, которое вкусно есть ложкой. Острое печенье «смерть печени» – жареные в масле арахис и куски острого перца. Копченые куриные лапы, конфеты «Великий Мао» с портретом самого Мао на обертке. Я взяла конфетку, сфотографировала. Никто не верил мне, что они существуют, а у меня не было возможности доказать.